![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
jlm_taurusНерешённым оставался только вопрос о подходящем инструменте, и я невольно вспоминал потёртый «Красный Октябрь» в пожаркином клубе, как бы он сейчас пригодился! Но решать что-то было надо, и я обратился к председателю месткома Губину, который принимал нас в этом клубе в вечер нашего приезда. Выслушав мой проект, он неожиданно обрадовался, тут же назначил меня общественным «директором» ДМШ и, поворошив подписку алжирских газет, сразу же обнаружил несколько пианино, новых, имеющихся в магазинах и лавках, а также БУ, то есть «бывших в употреблении» и выставленных на продажу частными продавцами.
В ближайшую пятницу мы с ним выехали в столицу на его потрёпанном «Ситроене», и после осмотра нескольких инструментов приобрели за 1000 месткомовских динаров приличный БУ инструмент, на более дорогие месткомовская касса не могла покушаться, ограниченная рамками «устава». Нанятый грузовичок с двумя ловкими грузчиками в тот же вечер доставил инструмент в наш клуб, где он был торжественно установлен в зале между двумя широкими окнами с видом на комплекс пятиэтажных «батиманов». Со следующего дня я начал принимать заявления от родителей, жаждущих видеть своих детей среди учеников вновь открытой при клубе месткомовской ДМШ.
Эти заботы радовали меня. Наша дочь уже имела документы, которые свидетельствовали об её обучении в ДМШ города Фрунзе, а такие дети, которых набралось совсем немного, пользовались внеконкурсным безоговорочным приёмом в ДМШ, и этот пункт был прописан первым в «Положении» о ДМШ при советском «INIL контракте», который мы составили вместе с председателем месткома. Помню, с какой радостью дипломированные пианистки, выпускницы престижных советских консерваторий, откликнулись работать в ДМШ.
Наши жёны томились без привычной работы, которую оставили на родине, да, кроме того, педагоги ДМШ имели некоторый заработок, потому что обучение, согласно тому же «Положению», было платным, и мне, как «директору», пришлось совмещать эту должность и с бухгалтерской работой, принимая ежемесячную оплату за обучение и выдавая зарплату преподавателям ДМШ. Очень скоро 1000 первоначально истраченных на покупку инструмента динаров была возвращена в кассу «месткома», и председатель сразу же «оприходовал» эту сумму на обеспечение праздничных детских концертов и детских праздников. Жёсткая конкуренция за право попасть в ДМШ несколько смягчалась строгим отбором по признаку наличия музыкального слуха, но, всё равно, дефицит клубного времени не позволял обеспечить всех желающих местом в ДМШ, и очень быстро образовалась очередь из преподавателей и сотрудников «INIL контракта», желающих видеть своих детей за нашим клубным инструментом.
.. были ещё частные лавки, куда очень любили заходить наши «советские» женщины. Так много там было интересных, совершенно незнакомых товаров и всяких необычных вещичек, что и моя жена не могла не заглянуть при удобном случае в эти уютные лавчонки. Однако, не только этим привлекали они наших жён, но и своим удивительным запахом восточных пряностей, смешанным с ароматом chewing-gume, и непривычным, очень внимательным и уважительным отношением к ним хозяев-продавцов.
Это так поражало их, привыкших к «собачьему» магазинному советскому сервису. Заходишь в лавку, и всё удивляет: и висящие тушки свежайших кур, и сверкающий прилавок с разнообразием и изобилием мясных продуктов, и, главное, никогда тебе не «всучат» негодный продукт или не подсунут вниз незаметно огромную кость, а положат её рядом, как бесплатный «презент», не то, что на нашей любимой родине. Так, впервые столкнулись мы с «загнивающим» капитализмом, остатки которого нам ещё достались, ведь официально страна эта тогда находилась в начале социалистического пути развития, так в дальнейшем и не осилив этого пути. Из месячного заработка на наши нужды уходило процентов 30-40,если не планировалось экстренных крупных покупок, а остальное оседало на счёте во «Внешэкономбанке».
Одно удовольствие испытывали они при посещении этих магазинчиков, не захочешь, но всё равно купишь, неудобно отказать такому любезному, так ловко умеющему уговаривать, продавцу, да ещё и при условии, что если сейчас у тебя при себе не оказалось необходимого количества динаров, он предлагает занести их в любое для тебя удобное время, так крепка его вера в честность советского человека. И это естественно, попробуй соверши какой-нибудь неосторожный шаг- и тут же в 24 часа вылетишь из этого рая!
Обратно возвращались они нагруженные и удовлетворённые, однако, старались пробраться домой теми улицами, которые не «кишат» мусульманской детворой. Так коварны они уже с детства, эти аборигены, то бишь арабы, того и гляди опорожнят твою корзину с продуктами всю до дна, корзинки ведь открытые, больше никуда не помещались так полюбившиеся нам французские « багеты» -длинные вкуснейшие хлебные булки. Алжирские дети, когда они ещё маленькие и в коляске, похожи на чёрненьких кудрявых ангелочков, так они прелестны и невинны, но стоит им « выскочить» из раннего детства, как они превращаются в настоящих разбойников, злых и коварных. С этим мы тоже тогда впервые столкнулись. Убедившись в доброте и жалостливости детей приезжих белых, они ловили птиц и выпрашивали динары в обмен на свободу несчастной птички. Сколько раз прибегала Наточка домой с просьбой дать ей динар, чтобы «чёрный мальчик» выпустил птицу, что тот честно делал, получив деньги.
Местные бродячие собаки также быстро «разобрались» в добрых намерениях приезжих людей по отношению к ним. Каждый вечер, когда обычно, уложив детей спать, мы выходили вдвоём прогуляться перед сном к морю, нас обязательно ждала огромная собака, или две, зная, что мы вынесем с собой какое-нибудь лакомство. Так она и сопровождала нас, и, желая отблагодарить за доброту, по-джентльменски защищала своим рычанием стоило только приблизиться к нам какому-нибудь алжирцу, но никогда не была против встречи с нашим соотечественником, который тоже, вероятно, когда-то её угощал. Точно так же вели себя эти существа, когда были они в обществе играющих на лужайке возле виллы белых детей. И те, и другие могли быть совершенно спокойны, общаясь друг с другом, и собака, развалясь, казалось спала, но стоило только подойти арабу, она тут же поднимала голову и рычала на него. Видно, не раз доставалось ей злобы от аборигенов. Так было до тех пор, пока новый мэр Бумердеса не распорядился всех собак уничтожить. Это жестокое действо совершалось на глазах всего населения города и, конечно же, на глазах наших детей, которые прибегали домой все в слезах. В течение двух дней с утра до вечера на улицах гремели выстрелы, и все несчастные, безвинные собаки были застрелены. Так было.
...надо сказать, что многие товары, купленные на ярмарке, были очень некачественными, и наши предшественники предупреждали нас об этом ещё в Союзе, предлагая купить всё необходимое дома, что мы и делали. Но жизнь непредсказуема, и иногда, всё-таки, приходилось купить, например, туфли для ребёнка, которые буквально через пару недель разваливались. Мы сетовали и говорили: «Какая жалость, то ли дело советское, такое всё хорошее, прочное», вспоминая при этом обувь фабрики «Скороход». Маленький наш сын, «намотав это себе на ус», как-то, забравшись на мамины колени и нежно обняв её, серьёзным тоном обласкал свою маму: «Мамочка, ты моя такая хорошая, такая советская!»
Нередко, там, в алжирском зарубежье, собирались тесной компанией у кого-нибудь дома или в клубе за бутылочкой «Столичной», привезённой с собой или присланной нам с родины. Дамы обычно сооружали великолепный «стол» со всевозможными солениями, «тушениями», изысканными салатами, десертом, учась и изощряясь друг перед другом.. Учились наши жёны, не стесняясь, друг у друга всяким искусствам: и шитью, и вязанию, и приготовлению всяких блюд, тортов, благо было у них для этого время, а так как советская женщина была вынуждена всегда быть в работе там, у себя на родине, и не могла уже находиться в другом состоянии, то использовала она любую возможность научиться всему, что только давала ей новая, свободная от работы, жизнь за рубежом. А мы, мужчины, имели счастливый случай обзавестись прекрасной фонотекой, покупая в складчину в столице пластинки современных зарубежных, очень известных и талантливых эстрадных оркестров и певцов, которых никогда бы не услышали и не раздобыли бы в то время у себя дома, и переписывали их на кассеты, до поздней ночи засиживаясь в советском клубе. Эту музыку мы и слушали на наших, таких частых, посиделках и встречах с друзьями, и с упоением танцевали под неё.
Была в клубе небольшая библиотека читанных-перечитанных книг, но она всё-таки как-то удовлетворяла читательский голод моей жены, большой любительницы чтения. Правда, и времени для него оставалось не очень много, зато достаточно было там книжонок советского политического толка, чтобы навязывать и так уже «завязнувшую в зубах» свою идеологию неработающим советским жёнам, для которых организовали обязательные ежемесячные политические семинары, где каждая из них должна была представить свой доклад по определённой теме. Руководство советской колонии, даже здесь, за рубежом, не давало свободы мысли, задавливая её обязательной официальной идеологией.
Однако владение французским языком очень быстро расширило информационный круг, в который стали входить газеты свободной французской прессы и запрещённые в СССР, переведённые на французский, книги Троцкого, Солженицина, и многих авторов русского эмигрантского зарубежья. Жизнь «загнивающего Запада» и будни советской действительности чётко и объективно освещались этой прессой, что сыграло большую роль в нашем, и без того критическом, с самого детства настроенном, отношении к коммунистической идеологии и морали, так раболепно и лживо воспеваемой нашей советской прессой, телевидением и радио.
Наши находчивые и неутомимые подруги часто брали реванш у политсеминаров, устраивая в клубе «женское кафе». В длинных шикарных платьях, сшитых самими, благо тканей на «барахолке» было видимо-невидимо, украшенные золотой алжирской причудливой бижутерией, каждая со своим кулинарным изыском, собирались они вечерком и «гудели» под музыку до самого закрытия клуба, часто «снисходили» и до приглашения нас, профессоров, чтобы мы оценили их красоту и всевозможные их искусства. В эти вечера они устраивали выставки своих изделий. Весь небольшой зал был завешан сшитыми и связанными вещами, очень недурными, и довольно хорошего качества. Швейные машинки мы покупали у отъезжающих, и потом так же продавали их вновь прибывшим. Можно было купить и вязальную, но только в магазине в столице, что мы и сделали, приобретя швейцарскую Passap Duomatic, и с удовольствием оба вязали на ней, и это было, как ни странно, очень интересно.
Я видел, как жена расцветала на глазах после стольких трудных и тревожных ленинградских и последующих фрунзенских дней. Спокойное, непривычное, не обременённое заботами о быте и хлебе насущном, течение жизни, постоянные контакты с подругами и присутствие своих любимых детей и мужа, интерес к шитью и вязанию, так изменившие её и наш внешний вид, клубные посиделки в «женском кафе» и почти ежедневные выходы с детьми на пляж к морю убрали невольное озабоченное выражение с белоснежного её лица, разгладили напряжённые морщинки на лбу, зазолотились прежним блеском её пышные волнистые волосы, засияли глубинным лукавством карие глаза.
Наши поездки по стране были совершенно свободными, надо было только отметиться в журнале «командировок», который хранился в клубе, чтобы уведомить, на всякий случай, куда и кто уезжает, сколько едет человек и когда планируется возвращение, которое надо было также зафиксировать, вернувшись домой. До столицы можно было легко добраться на автомобиле или по железной дороге на комфортабельной «электричке», где мы должны были располагаться только в вагонах первого, в крайнем случае, второго класса, но не ниже. Дальние поездки в Сахару и окраинные её оазисы можно было совершить только в составе организованной группы, но приморские многочисленные городки и посёлки были абсолютно доступны для наших автомобилей, а некоторые энтузиасты накручивали километры колёсами своих велосипедов.
Такая свобода не ограничивалась даже в случаях редких «побегов» наших контрактников, решивших искать счастья и удачи на загнивающем Западе, куда попасть было очень легко-морские паромы регулярно уходили из столичного порта или из Орана в Испанию, Италию и Францию, принимая на борт всех, кто приобрел проездной билет и имел какой-нибудь документ, удостоверяющий личность. Одно место на пароме из Орана в Испанию стоило всего 400 динаров, и были скидки на семью, а наши советские загранпаспорта свободно хранились в каждой семье. Года через два случился странный алжиро-марокканский конфликт из-за спорной приграничной Западной Сахары, и мы услышали ночью рёв танковой колонны, направлявшейся в район боевых действий. Этот конфликт стал отличным предлогом для изъятия наших паспортов, которые перешли в сейф советской администрации INIL-контракта. Такая же процедура была проделана и с преподавателями INH.
Мы «распечатали» третий учебный алжирский год, и уже были в ранге опытных, всё повидавших и всё знающих, советских контрактников, да и общественное положение наше в советской колонии было весьма уважаемым и прочным, благодаря детскому кукольному театру моей жены, моему директорству в процветающей и популярной ДМШ, а также успехам сборной волейбольной команды INIL контракта.
Перед новым годом я заполнил необходимые документы на продление работы в Алжире ещё на один год, и вскоре получил положительное подтверждение этой заявки из нашего Министерства, но «рука судьбы» распорядилась иначе, и в одну из пятниц ко мне в клуб, где я постоянно занимался бухгалтерией ДМШ, вошёл скромный, среднего роста мужчина, в опрятном, явно не алжирском костюме, который оказался вновь прибывшим секретарём нашего контрактного деканата, заменившим уехавшего недавно на родину. «Кухонная» информация определяла уехавшего, как работника советских спецслужб. Такие работники, слабо замаскированные под «обслугу» учебного процесса, были непременными членами любого советского зарубежного контракта, а их функции «сексотов» не представляли ни для кого тайны, даже для алжирской стороны.
Человек этот по фамилии Галкин, как-то непривычно для меня напористо и уверенно, «попросил» принять в ДМШ его десятилетнюю дочь, которая должна продолжить прерванное отъездом в Алжир музыкальное образование. У меня уже было несколько давно ожидающих заявлений о приёме в ДМШ детей с прерванными музыкальными занятиями, поэтому я попросил Галкина подождать, когда подойдет его очередь. Я видел, что он был изумлён таким отказом, уверовав, по-видимому, давно и навсегда в своё безоговорочное превосходство над остальным «народом», и предложил мне сориентироваться в контрактной «кто есть кто», но я, сымитировав полное непонимание его намёков, оставил своё решение в силе.
За чередой трудовых дней забылся этот эпизод, а когда отпускным летом я появился в Министерстве, мой референт Хаджиева сказала, что из списка отбывающих в Алжир на следующий учебный год я исключён, а на мой вопрос «почему?», последовало всё прояснившее «потому, что». Пришлось перестраиваться, что было совсем нетрудно,-это было уже другое время, так непохожее на лето после ленинградской эпопеи, когда мы были полностью разорены и не знали, как же будем зимовать. Конечно, какое-то разочарование мелькало в наших разговорах-ведь мы так привыкли к чудесному этому алжирскому времени, к друзьям, с которыми уже не встретишься, но были и положительные моменты, если вспомнить, что доченька наша намеревалась стать профессиональной пианисткой, а алжирская ДМШ всё-таки не совсем удовлетворяла таким целям.
Во Фрунзе нас встретили почёт и уважение родственников, друзей и знакомых. Таких, как мы, было всего три-четыре семьи не только на весь Политех, но, наверное, и на весь город. Мы сразу же, всей семьёй, отправились на Иссык Куль в поселок Бозтери по путёвкам все того же камвольно-суконного комбината, а вернувшись, и уже ранней осенью, получили открытку из «Внешэкономбанка», приглашающую прибыть в Москву для получения заказанного нами автомобиля ГАЗ-24 «Волга», приобрести который человеку «из народа» не светило никогда, потому что этот сверхдефицитный продукт распределялся только среди комбурского окружения. Наш счёт в банке был в зарубежных «сертификатах», то есть в золотых «инвалютных» рублях, курс которых в несколько раз превосходил обычные советские «деревянные» рубли, и 9300 таких рублей (стоимость «Волги») очень слабо отразились на этом счёте. У меня длительный законный отпуск до конца ноября, так, что летим за нашим первым автомобилем.
...Цвета «кофе с молоком» роскошная новенькая, «в масле», «Волга» припарковалась под окнами девятиэтажки моего друга Караяна в Чертаново, но он в отпуске на Кавказе. Из Фрунзе к нам прилетает на подмогу наш бывший квартиросъёмщик, мой тёзка и начальник автоколонны с фрунзенской грузовой автобазы-перегонять «Волгу» в одиночку через полстраны непосильная задача. Ранним утром увозим Лёлю в Домодедово, откуда она через пару часов улетит домой, а сами выбираемся на Рязанское шоссе-и в путь, долгий путь через европейскую Россию, Урал, Казахстан и в Киргизию.
Едем весело, почти безостановочно, сменяя друг друга за рулём. Останавливаемся только для заправки и перекусить в придорожных харчевнях. Спальное место на заднем сидении вполне подходит для хорошего сна и отдыха, погода отличная. Очень быстро добрались до уральского Челябинска, где устроили суточный перерыв, остановившись на квартире бывшей одноклассницы, младшей тёти моей жены. У неё две дочери-школьницы, а муж в отпуске в кубанской станице, где живут его родители. После Челябинска дорога повернула на юг, и, миновав казачьи сёла и городки, въезжаем в северный Казахстан, и сразу же, впервые за всю дорогу, нас тормозит «гаишник». Не нравится ему наш временный транзитный номерной знак, выданный ещё в магазине в Москве. Долго изучает документы купли-продажи, проверяет и наши документы. Что ему надо? Неужели «на лапу»? А вот и не дождёшься, из принципа не дождёшься, у нас всё в порядке, а небольшая задержка нам не страшна, мы не торопимся. Вздохнул с сожалением и отпустил.
..Через пару недель приехал в институт, хотя ещё отпуск не закончился, и необдуманно запарковался рядом с чёрной «Волгой», не знал, что на ней возят нового ректора. На кафедре большие перемены, много новых преподавателей и лаборантов, новый заведующий. Из «стариков» остались на месте только Балапан и Саид, знаток русской оперной классики, мои институтские однокашники. Балапан, наконец-то, защитил диссертацию, а лаборатория бывшая моя практически разорена-исчезла оптика, «раскулачена» оснастка, при прежнем заве такого никогда бы не произошло. что же поделаешь? Жизнь есть жизнь.
У меня, одного из двух доцентов кафедры, под «рукой» два сопроматовских потока механического факультета, и в первом потоке шесть учебных групп по специальности «технология машиностроения» и две учебные группы «эксплуатация автотранспорта». Второй поток-две группы «инженеров-педагогов», которые готовят будущих специалистов для профессионально-технических училищ и общеобразовательных школ, поэтому программа нашего предмета там значительно проще, чем у первых названных восьми групп. Эти первые восемь групп и объединены одним лекционным потоком, а лекции я читаю для них в актовом зале, потому что сразу восемь групп-это 200 слушателей, и только актовый зал может принять такое количество. У меня два ассистента, которые проводят все практические занятия и лабораторные работы, а также принимают семестровые домашние проекты и «зачёты», но в моём ведении тоже есть две группы, с которыми я занимаюсь по той же схеме, только без лабораторных работ. Экзамены в этих двух потоках тоже входят в мою нагрузку.
...квартира наша, хоть и расположенная удобно, близко от учебного корпуса, уже оказалась маловата для нас четверых, да и с горячей водой проблемы, потому, что у нас только встроенный бойлер, который нужно самим отапливать, а это работа не из приятных. Правда, очень скоро к бойлеру нам подводят газовую горелку, а на кухонной стене размещается компактная газовая «колонка» для горячей воды, но всё равно, не очень-то приятно ощущать потоки горящего и гудящего газа, и мы начинаем поиски вариантов улучшения нашего быта. В конце февраля, наконец-то, появляется приемлемый вариант-мы нашли семью, у которой на улице Чуйкова, бывшей Южной, кооперативная трёхкомнатная, то есть две спальни и общая гостиная, квартира на четвёртом этаже в новом панельном пятиэтажном доме престижной 109 серии, но оплачивать кооперативный взнос эти люди не в состоянии, поэтому готовы произвести обмен на нашу двухкомнатную «распашонку» с выплатой им разницы в стоимости этих квартир по ценам обменного «чёрного» рынка.
Беглый осмотр этой квартиры показал, что многое надо исправить и отремонтировать, да и близкое соседство с железной дорогой, за которой, хоть и слабо, но всё же погромыхивают и посвистывают корпуса завода «Киргизавтомаш», не совсем удобно, но дом в спокойном уголке, задвинутом от всех проезжих дорог, а железнодорожная линия уходит на восток, в сторону иссыккульского Рыбачьего, то есть, фактически, в тупик, и поэтому почти не загружена транспортными составами. А удобства налицо-на лестничной площадке всего две квартиры, центральное отопление от городской ТЭЦ, просторная лоджия, раздельные туалет и ванная с душем, что было тогда большой редкостью, вместительная кухня-столовая-это все в плюс, но нет телефона, это уже минус, хотя телефон всегда был большой проблемой в нашем городе.
Для обмена нужны «деревянные» дензнаки, но у нас их нет, а инвалютные банковские «сертификаты» годятся только для «инвалютных» магазинов, и попытки «конвертировать» их на том же чёрном рынке чреваты непредсказуемыми и опасными последствиями, и, кроме того, это строго преследуется законом. Уголовный Кодекс накручивает за такие операции до десяти лет «отсидки», да ещё и в условиях «строгого режима». Наша давняя знакомая москвичка Тоня, когда-то приезжавшая к нам на Иссык Куль со своей подругой Лидой, совсем недавно получила шесть лет колонии по приговору суда за подобные операции.
Подключаю к проблеме своего однокашника Саида, коренного обитателя Токульдоша, который исстари славится обладателями крупных состояний, неподконтрольных советской власти. Саид быстро нашёл такого «подпольного» богача, своего дальнего родственника, и наша красавица «Волга» была успешно продана ему за «законные» 9300, но «инвалютных», то есть фактически мы получили почти 30000 по курсу чёрного рынка из примерного расчёта 1 «сертификат» за 3 «деревянных». 2000 из них сразу ушли Саиду, как посреднику, а остальных с лихвой хватило не только на кооперативную квартиру, но и на новую импортную дефицитную «гостиную», или, как тогда называли, «стенку», которую моей жене удалось «вытянуть» у директора мебельного магазина, использовав неизменное «на лапу», да и осталась после всех этих операций приличная рублёвая «заначка».
Болгарский спальный гарнитур у нас был куплен ещё до поездки в Ленинград, так, что новоселье, которое мы отметили в середине марта, было началом нашего «вживания» в полузабытую советскую и последовавшую за ней действительность, которая растянулась на долгие 21 год.
Года через три у нас появился новый автомобиль ВАЗ «Лада» шестой, самой престижной в ту пору, модели, купленный на сохранённую «заначку» и при содействии одной из тётушек жены, у которой «подошла» очередь на покупку автомобиля, а необходимой суммы не накопилось, поэтому она уступила эту очередь нам, но эта услуга была нами щедро оплачена. Новый «член семьи» сразу же получил ласковое имя «Джульетта», и служила нам эта машина верой и правдой почти 20 лет. Теперь ежегодные летние отпускные поездки на Иссык Куль в наш пансионат «Политехник» в посёлке Комсомол стали традиционными, а собственный автомобиль делал эти путешествия лёгкими, спокойными и удобными, потому, что мы, разнообразив наш отпуск, в дополнение к пляжу и рыбалке без труда объезжали всё северное иссыккульское побережье от Рыбачьего на западе до Пржевальска, и дальше, на востоке.
Запомнились и традиционные осенние «сельхозработы», которые ежегодно проходили в далёком, приграничном с Казахстаном, Кеминском районе, просторные поля которого протянулись в долине, опоясанной киргизскими и казахскими горными хребтами. Колхозы и совхозы этого района специализировались на выращивании картофеля, и наш студенческий институтский десант был основной рабочей силой на уборке выращенного урожая. Подразделение этого десанта, составленное из студентов мехфака, ежегодно возглавлялось моим давним другом и тёзкой, преподавателем кафедры физвоспитания Каширским, которого все именовали «Михалычем». Студенты размещались в двух, отдельно стоящих, «бараках», мужском и женском, уже не похожих на хирманные сараи из прошлых лет, а с деревянными полами и рядами кроватей на «панцирных» сетках. Между бараками-аккуратный домик, где поселялись преподаватели, по четыре человека в каждой комнате.
В ранних холодных утренних сумерках, на исходе ночи, начинали дымить печи летней кухни, которая находилась в распоряжении кухонной «профессиональной» команды из опытных в этом деле студенток и студентов, освобождённых от полевых работ. Дежурный преподаватель, проникнув в мужской барак, объявлял общий «подъём» и уже не уходил оттуда, пока последний из его обитателей не покидал барак. В женский барак войти было невозможно, поэтому эту, как правило, очень дисциплинированную часть мехфака отрывали от сна громким и ритмичным стуком в дверь. После завтрака студенты, разделённые по учебным группам, отправлялись в поле, где их уже поджидали длинные ряды выкопанного трактором с картофельной «насадкой» картофеля.
Каждая группа имела в своём распоряжении груду мешков, которые надо было заполнить и отправить по счёту с курсирующим по полю грузовиком, прикреплённым именно к этой группе. Каждому преподавателю полагалась совхозная лошадь, и мы изредка неторопливо объезжали широкие картофельные «делянки», имитируя неусыпный контроль за работой своих студентов. Обед традиционно доставлялся прямо в поле. Помню, как однажды, приехавший «с ревизией» декан факультета доцент Дворников собрал преподавателей на «летучку», то есть на мини-совещание, и предложил включиться в студенческий полевой строй и принять прямое участие в работе учебных групп. Мы недоумённо переглядывались, соображая, не шутка ли это. Молчание затягивалось, и я был вынужден напомнить ретивому декану, что мы свою долю вклада в традиционные «сельхозработы» давно выполнили, а социалистических обязательств по перевыполнению этого плана никто из нас не принимал. После некоторого раздумья, толковый декан снял этот вопрос с повестки совещания и укатил в город.
Каждую субботу, после обеда, к нам обязательно прибывали из города несколько родителей, которых мы называли «купцами» и которые просили отпустить до понедельника своих детей. Опытный и видавший виды «Михалыч» никогда не препятствовал этому, зная, что в понедельник утром отпущенный обязательно будет на своём рабочем месте, а щедрые «дары купцов», которые мы обнаруживали тщательно упакованными и задвинутыми под наши кровати, существенно украшали наши вечерние, как правило, «небезалкогольные», преподавательские ужины. Студенческая вольница в это время до упаду крутилась на танцах «под радиолу», распевала песни под гитару, хохотала, и затихала не скоро, хотя все знали, что ранней утренней побудки не избежать.
На кафедре после долгого «алжирского» отсутствия оказался я на обочине её научных траекторий, поскольку лаборатория моя «приказала долго жить», а теоретические исследования были не моей специальностью, поэтому надо было искать новые пути применения своим навыкам экспериментатора, полученным в ЛИН МИСИ. Необходимо было восстановить свою экспериментальную базу, но заявка на оборудование должна пройти многочисленные «согласования», как на уровне института, так и на двух министерских уровнях, республиканском и союзном, и без прочного «блата» получить нужное оборудование было делом безнадёжным. Кроме того, оборудование в моей заявке было недоступно дефицитным, ведь надо следить за прогрессом в экспериментальной технике, и я сделал ставку на новые, голографические методы получения и обработки экспериментальных данных. Такая смелость была не беспочвенной-моим терпеливым консультантом был прекрасный специалист в области голографии, доцент Акаев, недавно начавший работать в институте после возвращения из Ленинграда, где он обучался и защищал кандидатскую диссертацию.
...две небольшие работы по договору с двумя местными заводами союзного подчинения внезапно вылились в первую мою заявку на изобретение, которую я составил неопытной рукой, и был удивлён, что она сразу же получила положительное решение патентных экспертов страны. Однако, эти эпизоды нисколько не продвинули формирование действительно актуальной научно-технической проблемы, и такое «распутье» было прервано только через два года.
Но что значило моё научное «распутье» по сравнению с «распутьем», перед которым оказалась вся наша страна, великий Советский Союз! Деградация лидеров коммунистической партии и коммунистической идеологии на глазах народа и всего мира, афганская авантюра, нарастающая международная изоляция, преследование инакомыслящих, разваливающаяся экономика и бесправие населения были видны «невооружённым» глазом, и всё яснее проступали признаки близких больших событий, которые не минуют никого. Но официальная пропаганда на все голоса трубила о единстве партии и народа, торжестве «развитого социализма», да ещё и «с человеческим лицом». Догадались, наконец-то, что звериный оскал прошлых лет никак не вписывается в реальности нового времени.
Вспоминаю одно из первых застолий многочисленной родни по поводу вступления в ряды славной КПСС одного из родственников в лето нашего прибытия из Алжира. Поздравительные речи с традиционным «чоканьем» звучали одна за другой, а когда дошла очередь до меня, то вместо поздравления я кратко информировал родню, что КПСС скоро исчезнет, так же, как и великий Советский Союз, и что новоявленный член этой партии и мой уважаемый родственник не будет знать, что же ему делать с таким желанным сегодня партбилетом.
В заключение этой речи я предложил поднять бокалы за достойный выход из назревающих событий, к которым надо готовиться уже сейчас и которые надо будет встретить, не теряя почвы под ногами. Был 1977 год, и опешившее застолье после этой речи притихло, и некоторое время недоумённо молчало, однако содержимое бокалов, на всякий случай, или из вежливости, было выпито, а времена «чёрных воронов» уже прошли, только едва ли дождался их тот исчезнувший «боец» из пожарки, который предсказывал появление дешёвых спичек после безвременной кончины одного из соратников великого Сталина.
Не прошли даром мои контакты с фрунзенским ОКБ ИКИ, и вскоре на кафедру поступило предложение из центрального ИКИ АН СССР о деловом хоздоговорном сотрудничестве в разработке важного узла космического аппарата, включённого в проект под общим названием «Солнечный ветер». Этот узел должен был быть спроектирован и изготовлен в виде опытного прототипа на основе эффекта «памяти формы», который проявляют некоторые сплавы при определённых температурах. На кафедре сразу же организовали исследовательскую группу под руководством заведующего, кандидата физико-математических наук, ученика академика Леонова.
Тем временем на кафедру неожиданно пожаловала небольшая делегация из Всесоюзного Научно-Исследовательского Института Атомного Машиностроения, которая также предложила хоздоговорное сотрудничество в разработке теоретических и экспериментальных методов оценки сейсмической прочности и устойчивости этого оборудования. Отечественные технологии и разработки конструкций оборудования АЭС искали выход на международный рынок, и лицензию на продажу этих объектов нельзя было получить без обоснования их сейсмической надёжности, поэтому ВНИИАМ, головной отраслевой институт страны, нуждался в дополнительной «рабочей силе», чтобы обеспечить выполнение этой обширной программы.
Оборудование АЭС-это крупномасштабные, многотонные конструкции, относящиеся к классу оболочек, а специалистом по оболочкам был наш Балапан, диссертация которого и посвящалась теории расчетов таких конструкций, но только при статических нагрузках, а сейсмические нагрузки относились к классу динамических. Новые теоретические методы расчётов на «сейсмику» обязательно должны были пройти экспериментальную проверку, а это опять было моё направление, так, что эта новая тема тоже попала в сферу моих научно-исследовательских интересов.
Работа с ИКИ АН СССР была успешно завершена, и наш прототип, изготовленный на одном из фрунзенских машиностроительных заводов, не только достойно прошёл все испытания, но и получил патентную защиту, причём, заявку на изобретение пришлось оформлять именно мне, как наиболее «опытному» в таких делах, хотя мой «опыт» ограничивался всего лишь одним, правда, успешным, изобретением. А «сейсмика», между тем, набирала обороты, обрастая неожиданными ответвлениями, неизбежными в таких ситуациях. Опыт ЛИН МИСИ позволил мне разработать недорогую, по сравнению с натурными экспериментами, методику оценки сейсмонапряжённого состояния оборудования АЭС, основанную на испытаниях маломасштабных моделей этого оборудования, проводимых на специальных сейсмоплатформах.
Такая сейсмоплатформа германского производства долгое время пылилась в одной из лабораторий кафедры, не находя достойного применения, и это было большой удачей иметь в своём распоряжении такое оборудование. Правда, это была всего лишь «трёхкомпонентная» сейсмоплатформа с тремя степенями свободы-двумя линейными горизонтальными и одним линейным вертикальным перемещениями, и без необходимых остальных трёх компонент, да и мощность её была невысокой, но именно наличие сейсмоплатформы натолкнуло меня на мысль маломасштабного моделирования громоздких многотонных конструкций оборудования АЭС.
Сотрудничество с ВНИИАМом осталось в памяти, как лучшие годы напряжённого творческого поиска, годы совместных совещаний и конференций. благодаря этой работе, я установил слабые сейсмоопасные места в протяжённых трубопроводах, которые располагались в стыках этих трубопроводов, связанных болтовыми фланцевыми соединениями, и проблему обеспечения герметичности этих стыков я решал в экспериментах с моделями, используя опыт исследований материалов с «памятью формы» и обобщая результаты в единый стройный узел, который собирался представить в виде докторской диссертации.
В ближайшую пятницу мы с ним выехали в столицу на его потрёпанном «Ситроене», и после осмотра нескольких инструментов приобрели за 1000 месткомовских динаров приличный БУ инструмент, на более дорогие месткомовская касса не могла покушаться, ограниченная рамками «устава». Нанятый грузовичок с двумя ловкими грузчиками в тот же вечер доставил инструмент в наш клуб, где он был торжественно установлен в зале между двумя широкими окнами с видом на комплекс пятиэтажных «батиманов». Со следующего дня я начал принимать заявления от родителей, жаждущих видеть своих детей среди учеников вновь открытой при клубе месткомовской ДМШ.
Эти заботы радовали меня. Наша дочь уже имела документы, которые свидетельствовали об её обучении в ДМШ города Фрунзе, а такие дети, которых набралось совсем немного, пользовались внеконкурсным безоговорочным приёмом в ДМШ, и этот пункт был прописан первым в «Положении» о ДМШ при советском «INIL контракте», который мы составили вместе с председателем месткома. Помню, с какой радостью дипломированные пианистки, выпускницы престижных советских консерваторий, откликнулись работать в ДМШ.
Наши жёны томились без привычной работы, которую оставили на родине, да, кроме того, педагоги ДМШ имели некоторый заработок, потому что обучение, согласно тому же «Положению», было платным, и мне, как «директору», пришлось совмещать эту должность и с бухгалтерской работой, принимая ежемесячную оплату за обучение и выдавая зарплату преподавателям ДМШ. Очень скоро 1000 первоначально истраченных на покупку инструмента динаров была возвращена в кассу «месткома», и председатель сразу же «оприходовал» эту сумму на обеспечение праздничных детских концертов и детских праздников. Жёсткая конкуренция за право попасть в ДМШ несколько смягчалась строгим отбором по признаку наличия музыкального слуха, но, всё равно, дефицит клубного времени не позволял обеспечить всех желающих местом в ДМШ, и очень быстро образовалась очередь из преподавателей и сотрудников «INIL контракта», желающих видеть своих детей за нашим клубным инструментом.
.. были ещё частные лавки, куда очень любили заходить наши «советские» женщины. Так много там было интересных, совершенно незнакомых товаров и всяких необычных вещичек, что и моя жена не могла не заглянуть при удобном случае в эти уютные лавчонки. Однако, не только этим привлекали они наших жён, но и своим удивительным запахом восточных пряностей, смешанным с ароматом chewing-gume, и непривычным, очень внимательным и уважительным отношением к ним хозяев-продавцов.
Это так поражало их, привыкших к «собачьему» магазинному советскому сервису. Заходишь в лавку, и всё удивляет: и висящие тушки свежайших кур, и сверкающий прилавок с разнообразием и изобилием мясных продуктов, и, главное, никогда тебе не «всучат» негодный продукт или не подсунут вниз незаметно огромную кость, а положат её рядом, как бесплатный «презент», не то, что на нашей любимой родине. Так, впервые столкнулись мы с «загнивающим» капитализмом, остатки которого нам ещё достались, ведь официально страна эта тогда находилась в начале социалистического пути развития, так в дальнейшем и не осилив этого пути. Из месячного заработка на наши нужды уходило процентов 30-40,если не планировалось экстренных крупных покупок, а остальное оседало на счёте во «Внешэкономбанке».
Одно удовольствие испытывали они при посещении этих магазинчиков, не захочешь, но всё равно купишь, неудобно отказать такому любезному, так ловко умеющему уговаривать, продавцу, да ещё и при условии, что если сейчас у тебя при себе не оказалось необходимого количества динаров, он предлагает занести их в любое для тебя удобное время, так крепка его вера в честность советского человека. И это естественно, попробуй соверши какой-нибудь неосторожный шаг- и тут же в 24 часа вылетишь из этого рая!
Обратно возвращались они нагруженные и удовлетворённые, однако, старались пробраться домой теми улицами, которые не «кишат» мусульманской детворой. Так коварны они уже с детства, эти аборигены, то бишь арабы, того и гляди опорожнят твою корзину с продуктами всю до дна, корзинки ведь открытые, больше никуда не помещались так полюбившиеся нам французские « багеты» -длинные вкуснейшие хлебные булки. Алжирские дети, когда они ещё маленькие и в коляске, похожи на чёрненьких кудрявых ангелочков, так они прелестны и невинны, но стоит им « выскочить» из раннего детства, как они превращаются в настоящих разбойников, злых и коварных. С этим мы тоже тогда впервые столкнулись. Убедившись в доброте и жалостливости детей приезжих белых, они ловили птиц и выпрашивали динары в обмен на свободу несчастной птички. Сколько раз прибегала Наточка домой с просьбой дать ей динар, чтобы «чёрный мальчик» выпустил птицу, что тот честно делал, получив деньги.
Местные бродячие собаки также быстро «разобрались» в добрых намерениях приезжих людей по отношению к ним. Каждый вечер, когда обычно, уложив детей спать, мы выходили вдвоём прогуляться перед сном к морю, нас обязательно ждала огромная собака, или две, зная, что мы вынесем с собой какое-нибудь лакомство. Так она и сопровождала нас, и, желая отблагодарить за доброту, по-джентльменски защищала своим рычанием стоило только приблизиться к нам какому-нибудь алжирцу, но никогда не была против встречи с нашим соотечественником, который тоже, вероятно, когда-то её угощал. Точно так же вели себя эти существа, когда были они в обществе играющих на лужайке возле виллы белых детей. И те, и другие могли быть совершенно спокойны, общаясь друг с другом, и собака, развалясь, казалось спала, но стоило только подойти арабу, она тут же поднимала голову и рычала на него. Видно, не раз доставалось ей злобы от аборигенов. Так было до тех пор, пока новый мэр Бумердеса не распорядился всех собак уничтожить. Это жестокое действо совершалось на глазах всего населения города и, конечно же, на глазах наших детей, которые прибегали домой все в слезах. В течение двух дней с утра до вечера на улицах гремели выстрелы, и все несчастные, безвинные собаки были застрелены. Так было.
...надо сказать, что многие товары, купленные на ярмарке, были очень некачественными, и наши предшественники предупреждали нас об этом ещё в Союзе, предлагая купить всё необходимое дома, что мы и делали. Но жизнь непредсказуема, и иногда, всё-таки, приходилось купить, например, туфли для ребёнка, которые буквально через пару недель разваливались. Мы сетовали и говорили: «Какая жалость, то ли дело советское, такое всё хорошее, прочное», вспоминая при этом обувь фабрики «Скороход». Маленький наш сын, «намотав это себе на ус», как-то, забравшись на мамины колени и нежно обняв её, серьёзным тоном обласкал свою маму: «Мамочка, ты моя такая хорошая, такая советская!»
Нередко, там, в алжирском зарубежье, собирались тесной компанией у кого-нибудь дома или в клубе за бутылочкой «Столичной», привезённой с собой или присланной нам с родины. Дамы обычно сооружали великолепный «стол» со всевозможными солениями, «тушениями», изысканными салатами, десертом, учась и изощряясь друг перед другом.. Учились наши жёны, не стесняясь, друг у друга всяким искусствам: и шитью, и вязанию, и приготовлению всяких блюд, тортов, благо было у них для этого время, а так как советская женщина была вынуждена всегда быть в работе там, у себя на родине, и не могла уже находиться в другом состоянии, то использовала она любую возможность научиться всему, что только давала ей новая, свободная от работы, жизнь за рубежом. А мы, мужчины, имели счастливый случай обзавестись прекрасной фонотекой, покупая в складчину в столице пластинки современных зарубежных, очень известных и талантливых эстрадных оркестров и певцов, которых никогда бы не услышали и не раздобыли бы в то время у себя дома, и переписывали их на кассеты, до поздней ночи засиживаясь в советском клубе. Эту музыку мы и слушали на наших, таких частых, посиделках и встречах с друзьями, и с упоением танцевали под неё.
Была в клубе небольшая библиотека читанных-перечитанных книг, но она всё-таки как-то удовлетворяла читательский голод моей жены, большой любительницы чтения. Правда, и времени для него оставалось не очень много, зато достаточно было там книжонок советского политического толка, чтобы навязывать и так уже «завязнувшую в зубах» свою идеологию неработающим советским жёнам, для которых организовали обязательные ежемесячные политические семинары, где каждая из них должна была представить свой доклад по определённой теме. Руководство советской колонии, даже здесь, за рубежом, не давало свободы мысли, задавливая её обязательной официальной идеологией.
Однако владение французским языком очень быстро расширило информационный круг, в который стали входить газеты свободной французской прессы и запрещённые в СССР, переведённые на французский, книги Троцкого, Солженицина, и многих авторов русского эмигрантского зарубежья. Жизнь «загнивающего Запада» и будни советской действительности чётко и объективно освещались этой прессой, что сыграло большую роль в нашем, и без того критическом, с самого детства настроенном, отношении к коммунистической идеологии и морали, так раболепно и лживо воспеваемой нашей советской прессой, телевидением и радио.
Наши находчивые и неутомимые подруги часто брали реванш у политсеминаров, устраивая в клубе «женское кафе». В длинных шикарных платьях, сшитых самими, благо тканей на «барахолке» было видимо-невидимо, украшенные золотой алжирской причудливой бижутерией, каждая со своим кулинарным изыском, собирались они вечерком и «гудели» под музыку до самого закрытия клуба, часто «снисходили» и до приглашения нас, профессоров, чтобы мы оценили их красоту и всевозможные их искусства. В эти вечера они устраивали выставки своих изделий. Весь небольшой зал был завешан сшитыми и связанными вещами, очень недурными, и довольно хорошего качества. Швейные машинки мы покупали у отъезжающих, и потом так же продавали их вновь прибывшим. Можно было купить и вязальную, но только в магазине в столице, что мы и сделали, приобретя швейцарскую Passap Duomatic, и с удовольствием оба вязали на ней, и это было, как ни странно, очень интересно.
Я видел, как жена расцветала на глазах после стольких трудных и тревожных ленинградских и последующих фрунзенских дней. Спокойное, непривычное, не обременённое заботами о быте и хлебе насущном, течение жизни, постоянные контакты с подругами и присутствие своих любимых детей и мужа, интерес к шитью и вязанию, так изменившие её и наш внешний вид, клубные посиделки в «женском кафе» и почти ежедневные выходы с детьми на пляж к морю убрали невольное озабоченное выражение с белоснежного её лица, разгладили напряжённые морщинки на лбу, зазолотились прежним блеском её пышные волнистые волосы, засияли глубинным лукавством карие глаза.
Наши поездки по стране были совершенно свободными, надо было только отметиться в журнале «командировок», который хранился в клубе, чтобы уведомить, на всякий случай, куда и кто уезжает, сколько едет человек и когда планируется возвращение, которое надо было также зафиксировать, вернувшись домой. До столицы можно было легко добраться на автомобиле или по железной дороге на комфортабельной «электричке», где мы должны были располагаться только в вагонах первого, в крайнем случае, второго класса, но не ниже. Дальние поездки в Сахару и окраинные её оазисы можно было совершить только в составе организованной группы, но приморские многочисленные городки и посёлки были абсолютно доступны для наших автомобилей, а некоторые энтузиасты накручивали километры колёсами своих велосипедов.
Такая свобода не ограничивалась даже в случаях редких «побегов» наших контрактников, решивших искать счастья и удачи на загнивающем Западе, куда попасть было очень легко-морские паромы регулярно уходили из столичного порта или из Орана в Испанию, Италию и Францию, принимая на борт всех, кто приобрел проездной билет и имел какой-нибудь документ, удостоверяющий личность. Одно место на пароме из Орана в Испанию стоило всего 400 динаров, и были скидки на семью, а наши советские загранпаспорта свободно хранились в каждой семье. Года через два случился странный алжиро-марокканский конфликт из-за спорной приграничной Западной Сахары, и мы услышали ночью рёв танковой колонны, направлявшейся в район боевых действий. Этот конфликт стал отличным предлогом для изъятия наших паспортов, которые перешли в сейф советской администрации INIL-контракта. Такая же процедура была проделана и с преподавателями INH.
Мы «распечатали» третий учебный алжирский год, и уже были в ранге опытных, всё повидавших и всё знающих, советских контрактников, да и общественное положение наше в советской колонии было весьма уважаемым и прочным, благодаря детскому кукольному театру моей жены, моему директорству в процветающей и популярной ДМШ, а также успехам сборной волейбольной команды INIL контракта.
Перед новым годом я заполнил необходимые документы на продление работы в Алжире ещё на один год, и вскоре получил положительное подтверждение этой заявки из нашего Министерства, но «рука судьбы» распорядилась иначе, и в одну из пятниц ко мне в клуб, где я постоянно занимался бухгалтерией ДМШ, вошёл скромный, среднего роста мужчина, в опрятном, явно не алжирском костюме, который оказался вновь прибывшим секретарём нашего контрактного деканата, заменившим уехавшего недавно на родину. «Кухонная» информация определяла уехавшего, как работника советских спецслужб. Такие работники, слабо замаскированные под «обслугу» учебного процесса, были непременными членами любого советского зарубежного контракта, а их функции «сексотов» не представляли ни для кого тайны, даже для алжирской стороны.
Человек этот по фамилии Галкин, как-то непривычно для меня напористо и уверенно, «попросил» принять в ДМШ его десятилетнюю дочь, которая должна продолжить прерванное отъездом в Алжир музыкальное образование. У меня уже было несколько давно ожидающих заявлений о приёме в ДМШ детей с прерванными музыкальными занятиями, поэтому я попросил Галкина подождать, когда подойдет его очередь. Я видел, что он был изумлён таким отказом, уверовав, по-видимому, давно и навсегда в своё безоговорочное превосходство над остальным «народом», и предложил мне сориентироваться в контрактной «кто есть кто», но я, сымитировав полное непонимание его намёков, оставил своё решение в силе.
За чередой трудовых дней забылся этот эпизод, а когда отпускным летом я появился в Министерстве, мой референт Хаджиева сказала, что из списка отбывающих в Алжир на следующий учебный год я исключён, а на мой вопрос «почему?», последовало всё прояснившее «потому, что». Пришлось перестраиваться, что было совсем нетрудно,-это было уже другое время, так непохожее на лето после ленинградской эпопеи, когда мы были полностью разорены и не знали, как же будем зимовать. Конечно, какое-то разочарование мелькало в наших разговорах-ведь мы так привыкли к чудесному этому алжирскому времени, к друзьям, с которыми уже не встретишься, но были и положительные моменты, если вспомнить, что доченька наша намеревалась стать профессиональной пианисткой, а алжирская ДМШ всё-таки не совсем удовлетворяла таким целям.
Во Фрунзе нас встретили почёт и уважение родственников, друзей и знакомых. Таких, как мы, было всего три-четыре семьи не только на весь Политех, но, наверное, и на весь город. Мы сразу же, всей семьёй, отправились на Иссык Куль в поселок Бозтери по путёвкам все того же камвольно-суконного комбината, а вернувшись, и уже ранней осенью, получили открытку из «Внешэкономбанка», приглашающую прибыть в Москву для получения заказанного нами автомобиля ГАЗ-24 «Волга», приобрести который человеку «из народа» не светило никогда, потому что этот сверхдефицитный продукт распределялся только среди комбурского окружения. Наш счёт в банке был в зарубежных «сертификатах», то есть в золотых «инвалютных» рублях, курс которых в несколько раз превосходил обычные советские «деревянные» рубли, и 9300 таких рублей (стоимость «Волги») очень слабо отразились на этом счёте. У меня длительный законный отпуск до конца ноября, так, что летим за нашим первым автомобилем.
...Цвета «кофе с молоком» роскошная новенькая, «в масле», «Волга» припарковалась под окнами девятиэтажки моего друга Караяна в Чертаново, но он в отпуске на Кавказе. Из Фрунзе к нам прилетает на подмогу наш бывший квартиросъёмщик, мой тёзка и начальник автоколонны с фрунзенской грузовой автобазы-перегонять «Волгу» в одиночку через полстраны непосильная задача. Ранним утром увозим Лёлю в Домодедово, откуда она через пару часов улетит домой, а сами выбираемся на Рязанское шоссе-и в путь, долгий путь через европейскую Россию, Урал, Казахстан и в Киргизию.
Едем весело, почти безостановочно, сменяя друг друга за рулём. Останавливаемся только для заправки и перекусить в придорожных харчевнях. Спальное место на заднем сидении вполне подходит для хорошего сна и отдыха, погода отличная. Очень быстро добрались до уральского Челябинска, где устроили суточный перерыв, остановившись на квартире бывшей одноклассницы, младшей тёти моей жены. У неё две дочери-школьницы, а муж в отпуске в кубанской станице, где живут его родители. После Челябинска дорога повернула на юг, и, миновав казачьи сёла и городки, въезжаем в северный Казахстан, и сразу же, впервые за всю дорогу, нас тормозит «гаишник». Не нравится ему наш временный транзитный номерной знак, выданный ещё в магазине в Москве. Долго изучает документы купли-продажи, проверяет и наши документы. Что ему надо? Неужели «на лапу»? А вот и не дождёшься, из принципа не дождёшься, у нас всё в порядке, а небольшая задержка нам не страшна, мы не торопимся. Вздохнул с сожалением и отпустил.
..Через пару недель приехал в институт, хотя ещё отпуск не закончился, и необдуманно запарковался рядом с чёрной «Волгой», не знал, что на ней возят нового ректора. На кафедре большие перемены, много новых преподавателей и лаборантов, новый заведующий. Из «стариков» остались на месте только Балапан и Саид, знаток русской оперной классики, мои институтские однокашники. Балапан, наконец-то, защитил диссертацию, а лаборатория бывшая моя практически разорена-исчезла оптика, «раскулачена» оснастка, при прежнем заве такого никогда бы не произошло. что же поделаешь? Жизнь есть жизнь.
У меня, одного из двух доцентов кафедры, под «рукой» два сопроматовских потока механического факультета, и в первом потоке шесть учебных групп по специальности «технология машиностроения» и две учебные группы «эксплуатация автотранспорта». Второй поток-две группы «инженеров-педагогов», которые готовят будущих специалистов для профессионально-технических училищ и общеобразовательных школ, поэтому программа нашего предмета там значительно проще, чем у первых названных восьми групп. Эти первые восемь групп и объединены одним лекционным потоком, а лекции я читаю для них в актовом зале, потому что сразу восемь групп-это 200 слушателей, и только актовый зал может принять такое количество. У меня два ассистента, которые проводят все практические занятия и лабораторные работы, а также принимают семестровые домашние проекты и «зачёты», но в моём ведении тоже есть две группы, с которыми я занимаюсь по той же схеме, только без лабораторных работ. Экзамены в этих двух потоках тоже входят в мою нагрузку.
...квартира наша, хоть и расположенная удобно, близко от учебного корпуса, уже оказалась маловата для нас четверых, да и с горячей водой проблемы, потому, что у нас только встроенный бойлер, который нужно самим отапливать, а это работа не из приятных. Правда, очень скоро к бойлеру нам подводят газовую горелку, а на кухонной стене размещается компактная газовая «колонка» для горячей воды, но всё равно, не очень-то приятно ощущать потоки горящего и гудящего газа, и мы начинаем поиски вариантов улучшения нашего быта. В конце февраля, наконец-то, появляется приемлемый вариант-мы нашли семью, у которой на улице Чуйкова, бывшей Южной, кооперативная трёхкомнатная, то есть две спальни и общая гостиная, квартира на четвёртом этаже в новом панельном пятиэтажном доме престижной 109 серии, но оплачивать кооперативный взнос эти люди не в состоянии, поэтому готовы произвести обмен на нашу двухкомнатную «распашонку» с выплатой им разницы в стоимости этих квартир по ценам обменного «чёрного» рынка.
Беглый осмотр этой квартиры показал, что многое надо исправить и отремонтировать, да и близкое соседство с железной дорогой, за которой, хоть и слабо, но всё же погромыхивают и посвистывают корпуса завода «Киргизавтомаш», не совсем удобно, но дом в спокойном уголке, задвинутом от всех проезжих дорог, а железнодорожная линия уходит на восток, в сторону иссыккульского Рыбачьего, то есть, фактически, в тупик, и поэтому почти не загружена транспортными составами. А удобства налицо-на лестничной площадке всего две квартиры, центральное отопление от городской ТЭЦ, просторная лоджия, раздельные туалет и ванная с душем, что было тогда большой редкостью, вместительная кухня-столовая-это все в плюс, но нет телефона, это уже минус, хотя телефон всегда был большой проблемой в нашем городе.
Для обмена нужны «деревянные» дензнаки, но у нас их нет, а инвалютные банковские «сертификаты» годятся только для «инвалютных» магазинов, и попытки «конвертировать» их на том же чёрном рынке чреваты непредсказуемыми и опасными последствиями, и, кроме того, это строго преследуется законом. Уголовный Кодекс накручивает за такие операции до десяти лет «отсидки», да ещё и в условиях «строгого режима». Наша давняя знакомая москвичка Тоня, когда-то приезжавшая к нам на Иссык Куль со своей подругой Лидой, совсем недавно получила шесть лет колонии по приговору суда за подобные операции.
Подключаю к проблеме своего однокашника Саида, коренного обитателя Токульдоша, который исстари славится обладателями крупных состояний, неподконтрольных советской власти. Саид быстро нашёл такого «подпольного» богача, своего дальнего родственника, и наша красавица «Волга» была успешно продана ему за «законные» 9300, но «инвалютных», то есть фактически мы получили почти 30000 по курсу чёрного рынка из примерного расчёта 1 «сертификат» за 3 «деревянных». 2000 из них сразу ушли Саиду, как посреднику, а остальных с лихвой хватило не только на кооперативную квартиру, но и на новую импортную дефицитную «гостиную», или, как тогда называли, «стенку», которую моей жене удалось «вытянуть» у директора мебельного магазина, использовав неизменное «на лапу», да и осталась после всех этих операций приличная рублёвая «заначка».
Болгарский спальный гарнитур у нас был куплен ещё до поездки в Ленинград, так, что новоселье, которое мы отметили в середине марта, было началом нашего «вживания» в полузабытую советскую и последовавшую за ней действительность, которая растянулась на долгие 21 год.
Года через три у нас появился новый автомобиль ВАЗ «Лада» шестой, самой престижной в ту пору, модели, купленный на сохранённую «заначку» и при содействии одной из тётушек жены, у которой «подошла» очередь на покупку автомобиля, а необходимой суммы не накопилось, поэтому она уступила эту очередь нам, но эта услуга была нами щедро оплачена. Новый «член семьи» сразу же получил ласковое имя «Джульетта», и служила нам эта машина верой и правдой почти 20 лет. Теперь ежегодные летние отпускные поездки на Иссык Куль в наш пансионат «Политехник» в посёлке Комсомол стали традиционными, а собственный автомобиль делал эти путешествия лёгкими, спокойными и удобными, потому, что мы, разнообразив наш отпуск, в дополнение к пляжу и рыбалке без труда объезжали всё северное иссыккульское побережье от Рыбачьего на западе до Пржевальска, и дальше, на востоке.
Запомнились и традиционные осенние «сельхозработы», которые ежегодно проходили в далёком, приграничном с Казахстаном, Кеминском районе, просторные поля которого протянулись в долине, опоясанной киргизскими и казахскими горными хребтами. Колхозы и совхозы этого района специализировались на выращивании картофеля, и наш студенческий институтский десант был основной рабочей силой на уборке выращенного урожая. Подразделение этого десанта, составленное из студентов мехфака, ежегодно возглавлялось моим давним другом и тёзкой, преподавателем кафедры физвоспитания Каширским, которого все именовали «Михалычем». Студенты размещались в двух, отдельно стоящих, «бараках», мужском и женском, уже не похожих на хирманные сараи из прошлых лет, а с деревянными полами и рядами кроватей на «панцирных» сетках. Между бараками-аккуратный домик, где поселялись преподаватели, по четыре человека в каждой комнате.
В ранних холодных утренних сумерках, на исходе ночи, начинали дымить печи летней кухни, которая находилась в распоряжении кухонной «профессиональной» команды из опытных в этом деле студенток и студентов, освобождённых от полевых работ. Дежурный преподаватель, проникнув в мужской барак, объявлял общий «подъём» и уже не уходил оттуда, пока последний из его обитателей не покидал барак. В женский барак войти было невозможно, поэтому эту, как правило, очень дисциплинированную часть мехфака отрывали от сна громким и ритмичным стуком в дверь. После завтрака студенты, разделённые по учебным группам, отправлялись в поле, где их уже поджидали длинные ряды выкопанного трактором с картофельной «насадкой» картофеля.
Каждая группа имела в своём распоряжении груду мешков, которые надо было заполнить и отправить по счёту с курсирующим по полю грузовиком, прикреплённым именно к этой группе. Каждому преподавателю полагалась совхозная лошадь, и мы изредка неторопливо объезжали широкие картофельные «делянки», имитируя неусыпный контроль за работой своих студентов. Обед традиционно доставлялся прямо в поле. Помню, как однажды, приехавший «с ревизией» декан факультета доцент Дворников собрал преподавателей на «летучку», то есть на мини-совещание, и предложил включиться в студенческий полевой строй и принять прямое участие в работе учебных групп. Мы недоумённо переглядывались, соображая, не шутка ли это. Молчание затягивалось, и я был вынужден напомнить ретивому декану, что мы свою долю вклада в традиционные «сельхозработы» давно выполнили, а социалистических обязательств по перевыполнению этого плана никто из нас не принимал. После некоторого раздумья, толковый декан снял этот вопрос с повестки совещания и укатил в город.
Каждую субботу, после обеда, к нам обязательно прибывали из города несколько родителей, которых мы называли «купцами» и которые просили отпустить до понедельника своих детей. Опытный и видавший виды «Михалыч» никогда не препятствовал этому, зная, что в понедельник утром отпущенный обязательно будет на своём рабочем месте, а щедрые «дары купцов», которые мы обнаруживали тщательно упакованными и задвинутыми под наши кровати, существенно украшали наши вечерние, как правило, «небезалкогольные», преподавательские ужины. Студенческая вольница в это время до упаду крутилась на танцах «под радиолу», распевала песни под гитару, хохотала, и затихала не скоро, хотя все знали, что ранней утренней побудки не избежать.
На кафедре после долгого «алжирского» отсутствия оказался я на обочине её научных траекторий, поскольку лаборатория моя «приказала долго жить», а теоретические исследования были не моей специальностью, поэтому надо было искать новые пути применения своим навыкам экспериментатора, полученным в ЛИН МИСИ. Необходимо было восстановить свою экспериментальную базу, но заявка на оборудование должна пройти многочисленные «согласования», как на уровне института, так и на двух министерских уровнях, республиканском и союзном, и без прочного «блата» получить нужное оборудование было делом безнадёжным. Кроме того, оборудование в моей заявке было недоступно дефицитным, ведь надо следить за прогрессом в экспериментальной технике, и я сделал ставку на новые, голографические методы получения и обработки экспериментальных данных. Такая смелость была не беспочвенной-моим терпеливым консультантом был прекрасный специалист в области голографии, доцент Акаев, недавно начавший работать в институте после возвращения из Ленинграда, где он обучался и защищал кандидатскую диссертацию.
...две небольшие работы по договору с двумя местными заводами союзного подчинения внезапно вылились в первую мою заявку на изобретение, которую я составил неопытной рукой, и был удивлён, что она сразу же получила положительное решение патентных экспертов страны. Однако, эти эпизоды нисколько не продвинули формирование действительно актуальной научно-технической проблемы, и такое «распутье» было прервано только через два года.
Но что значило моё научное «распутье» по сравнению с «распутьем», перед которым оказалась вся наша страна, великий Советский Союз! Деградация лидеров коммунистической партии и коммунистической идеологии на глазах народа и всего мира, афганская авантюра, нарастающая международная изоляция, преследование инакомыслящих, разваливающаяся экономика и бесправие населения были видны «невооружённым» глазом, и всё яснее проступали признаки близких больших событий, которые не минуют никого. Но официальная пропаганда на все голоса трубила о единстве партии и народа, торжестве «развитого социализма», да ещё и «с человеческим лицом». Догадались, наконец-то, что звериный оскал прошлых лет никак не вписывается в реальности нового времени.
Вспоминаю одно из первых застолий многочисленной родни по поводу вступления в ряды славной КПСС одного из родственников в лето нашего прибытия из Алжира. Поздравительные речи с традиционным «чоканьем» звучали одна за другой, а когда дошла очередь до меня, то вместо поздравления я кратко информировал родню, что КПСС скоро исчезнет, так же, как и великий Советский Союз, и что новоявленный член этой партии и мой уважаемый родственник не будет знать, что же ему делать с таким желанным сегодня партбилетом.
В заключение этой речи я предложил поднять бокалы за достойный выход из назревающих событий, к которым надо готовиться уже сейчас и которые надо будет встретить, не теряя почвы под ногами. Был 1977 год, и опешившее застолье после этой речи притихло, и некоторое время недоумённо молчало, однако содержимое бокалов, на всякий случай, или из вежливости, было выпито, а времена «чёрных воронов» уже прошли, только едва ли дождался их тот исчезнувший «боец» из пожарки, который предсказывал появление дешёвых спичек после безвременной кончины одного из соратников великого Сталина.
Не прошли даром мои контакты с фрунзенским ОКБ ИКИ, и вскоре на кафедру поступило предложение из центрального ИКИ АН СССР о деловом хоздоговорном сотрудничестве в разработке важного узла космического аппарата, включённого в проект под общим названием «Солнечный ветер». Этот узел должен был быть спроектирован и изготовлен в виде опытного прототипа на основе эффекта «памяти формы», который проявляют некоторые сплавы при определённых температурах. На кафедре сразу же организовали исследовательскую группу под руководством заведующего, кандидата физико-математических наук, ученика академика Леонова.
Тем временем на кафедру неожиданно пожаловала небольшая делегация из Всесоюзного Научно-Исследовательского Института Атомного Машиностроения, которая также предложила хоздоговорное сотрудничество в разработке теоретических и экспериментальных методов оценки сейсмической прочности и устойчивости этого оборудования. Отечественные технологии и разработки конструкций оборудования АЭС искали выход на международный рынок, и лицензию на продажу этих объектов нельзя было получить без обоснования их сейсмической надёжности, поэтому ВНИИАМ, головной отраслевой институт страны, нуждался в дополнительной «рабочей силе», чтобы обеспечить выполнение этой обширной программы.
Оборудование АЭС-это крупномасштабные, многотонные конструкции, относящиеся к классу оболочек, а специалистом по оболочкам был наш Балапан, диссертация которого и посвящалась теории расчетов таких конструкций, но только при статических нагрузках, а сейсмические нагрузки относились к классу динамических. Новые теоретические методы расчётов на «сейсмику» обязательно должны были пройти экспериментальную проверку, а это опять было моё направление, так, что эта новая тема тоже попала в сферу моих научно-исследовательских интересов.
Работа с ИКИ АН СССР была успешно завершена, и наш прототип, изготовленный на одном из фрунзенских машиностроительных заводов, не только достойно прошёл все испытания, но и получил патентную защиту, причём, заявку на изобретение пришлось оформлять именно мне, как наиболее «опытному» в таких делах, хотя мой «опыт» ограничивался всего лишь одним, правда, успешным, изобретением. А «сейсмика», между тем, набирала обороты, обрастая неожиданными ответвлениями, неизбежными в таких ситуациях. Опыт ЛИН МИСИ позволил мне разработать недорогую, по сравнению с натурными экспериментами, методику оценки сейсмонапряжённого состояния оборудования АЭС, основанную на испытаниях маломасштабных моделей этого оборудования, проводимых на специальных сейсмоплатформах.
Такая сейсмоплатформа германского производства долгое время пылилась в одной из лабораторий кафедры, не находя достойного применения, и это было большой удачей иметь в своём распоряжении такое оборудование. Правда, это была всего лишь «трёхкомпонентная» сейсмоплатформа с тремя степенями свободы-двумя линейными горизонтальными и одним линейным вертикальным перемещениями, и без необходимых остальных трёх компонент, да и мощность её была невысокой, но именно наличие сейсмоплатформы натолкнуло меня на мысль маломасштабного моделирования громоздких многотонных конструкций оборудования АЭС.
Сотрудничество с ВНИИАМом осталось в памяти, как лучшие годы напряжённого творческого поиска, годы совместных совещаний и конференций. благодаря этой работе, я установил слабые сейсмоопасные места в протяжённых трубопроводах, которые располагались в стыках этих трубопроводов, связанных болтовыми фланцевыми соединениями, и проблему обеспечения герметичности этих стыков я решал в экспериментах с моделями, используя опыт исследований материалов с «памятью формы» и обобщая результаты в единый стройный узел, который собирался представить в виде докторской диссертации.
