Борис Абрамович Слуцкий
(ИЗ "ЗАПИСОК О ВОЙНЕ")
Из книги «Теперь Освенцим часто снится мне.» СПб. Журнал «Нева»1999
ЕВРЕИ НА ФРОНТЕ
Осенью 1944 года я был свидетелем двух трактовок еврейского вопроса.
Начальство принимало доклады руководителей политотделов. Один из начподивов, Пузанов, молодой и резвый человек, с глупинкой, доложил, что с целью укрепления дисциплины, дивизионный трибунал осудил на смерть двух дезертиров. Когда он зачитал их анкетные данные, у меня упало сердце: один из двух был бесспорным галицийским евреем*. Пузанов жаловался на армейский трибунал, отменивший приговор. Генерал взглянул на него государственным и презрительным взором.
— Ваш приговор отменен нами, Военным Советом. Читали ли вы последнее письмо осужденного? Он воюет с начала войны, дважды ранен и каждый день солдаты говорили ему — из всей вашей нации ты один здесь остался. Эх, вы, политики, — закончил генерал — нашли одного еврея на передовой, да и того хотите перед строем расстрелять. Что скажет дивизия?
Характерно, что Пузанов, возражая ему, говорил о том, что у него много замечательных, прекрасно воюющих евреев.
Таким образом довоенный рабфаковский интернационализм столкнулся с государственной умудренностью мародерного времени.
Я был единственным евреем, присутствовавшем при этой сцене.
Война принесла нам широкое распространение национализма в сквернейшем, наступательном, шовинистском варианте. Вызов духов прошлого оказался опасной процедурой. Оказалось, что у Суворова есть оборотная сторона, и эта сторона называется Костюшко*. Странно электризовать татарскую республику воспоминаниями о Донском* и Мамае. Военное смешение язы¬ков привело, прежде всего, к тому, что народы "от молдованина до финна" — перезнакомились. Не всегда они улучшали мнение друг о друге после этого знакомства.
Оглядевшись и прислушавшись, русский крестьянин установил бесспорный факт: он воюет больше всех, лучше всех, вернее всех.
Конечно, никто не учитывал отсутствия военно-исторических традиций у евреев, казахов, узбеков — большинства народностей Союза, новизну для них солдатского ремесла — факт основополагающего значения. Забыли также отсутствие машинных, индустриальных навыков у казаха, киргиза, мордовского либо чувашского мужика. Между тем башкир, простреливший себе руку, обмотав ее наспех портянкой, сплошь и рядом испытывал ощущение степного полудикого человека, внезапно попавшего в ад — в ад сложных и шумных машин, непривычных для него масс людей, неожиданной для него быстроты в смене впечатлений. И он противопоставлял свои способы спасения мефистофельской опытности военюристов и военврачей.( Read more... )
(ИЗ "ЗАПИСОК О ВОЙНЕ")
Из книги «Теперь Освенцим часто снится мне.» СПб. Журнал «Нева»1999
ЕВРЕИ НА ФРОНТЕ
Осенью 1944 года я был свидетелем двух трактовок еврейского вопроса.
Начальство принимало доклады руководителей политотделов. Один из начподивов, Пузанов, молодой и резвый человек, с глупинкой, доложил, что с целью укрепления дисциплины, дивизионный трибунал осудил на смерть двух дезертиров. Когда он зачитал их анкетные данные, у меня упало сердце: один из двух был бесспорным галицийским евреем*. Пузанов жаловался на армейский трибунал, отменивший приговор. Генерал взглянул на него государственным и презрительным взором.
— Ваш приговор отменен нами, Военным Советом. Читали ли вы последнее письмо осужденного? Он воюет с начала войны, дважды ранен и каждый день солдаты говорили ему — из всей вашей нации ты один здесь остался. Эх, вы, политики, — закончил генерал — нашли одного еврея на передовой, да и того хотите перед строем расстрелять. Что скажет дивизия?
Характерно, что Пузанов, возражая ему, говорил о том, что у него много замечательных, прекрасно воюющих евреев.
Таким образом довоенный рабфаковский интернационализм столкнулся с государственной умудренностью мародерного времени.
Я был единственным евреем, присутствовавшем при этой сцене.
Война принесла нам широкое распространение национализма в сквернейшем, наступательном, шовинистском варианте. Вызов духов прошлого оказался опасной процедурой. Оказалось, что у Суворова есть оборотная сторона, и эта сторона называется Костюшко*. Странно электризовать татарскую республику воспоминаниями о Донском* и Мамае. Военное смешение язы¬ков привело, прежде всего, к тому, что народы "от молдованина до финна" — перезнакомились. Не всегда они улучшали мнение друг о друге после этого знакомства.
Оглядевшись и прислушавшись, русский крестьянин установил бесспорный факт: он воюет больше всех, лучше всех, вернее всех.
Конечно, никто не учитывал отсутствия военно-исторических традиций у евреев, казахов, узбеков — большинства народностей Союза, новизну для них солдатского ремесла — факт основополагающего значения. Забыли также отсутствие машинных, индустриальных навыков у казаха, киргиза, мордовского либо чувашского мужика. Между тем башкир, простреливший себе руку, обмотав ее наспех портянкой, сплошь и рядом испытывал ощущение степного полудикого человека, внезапно попавшего в ад — в ад сложных и шумных машин, непривычных для него масс людей, неожиданной для него быстроты в смене впечатлений. И он противопоставлял свои способы спасения мефистофельской опытности военюристов и военврачей.( Read more... )