![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
jlm_taurus...В 1950 году по приглашению тети Маруси (двоюродной сестры матери) моя семья переехала на жительство в Канибадам. После войны жить в русской деревне стало очень трудно. Задушили жителей сталинские налоги на колхозника. Есть у тебя подсобное хозяйство или нет – все равно плати налог: сдай государству яйца, сливочное масло, мясо, шерсть и т.д. Мы продали последнюю коровенку, и на эти деньги выехали в Таджикистан.
https://mishin1942.livejournal.com/
Ехали до Канибадама довольно долго, с неделю. Железная дорога в народе называлась Николаевской, а станция прибытия – Мельниково. В пути запомнилось два эпизода: походы отца за кипятком на остановках, и живой верблюд, увиденный мной в степях Казахстана. Тогда железная дорога представляла пассажирам такой сервис. На каждой станции в конце перрона стояла будка с надписью: «кипяток». Из будки выходило два крана - с холодной и горячей водой. В поездах воду не кипятили. На станции Мельниково (теперь она называется Канибадам), нас встретила тетя Маруся на небольшом грузовике полуторке, который ей предоставил ремонтно-механический завод, где она работала медсестрой в заводском медпункте. На заводе ее очень уважали из-за внимательного отношения к людям и профессионализм. Делать уколы на дому, она могла в любое время суток. Некоторые пациенты вознаграждали ее за это натурпродуктами.
С приездом в Канибадам для меня открылся новый мир. После жизни в деревне российской средней полосы, с ее лесами и перелесками, тихой природой и сонными речками, я увидел саманные дома за глиняными заборами - дувалами, женщин под паранджой с закрытым лицом, мелкие речки, называемые саем, канавы с водой – арыки. Ослы там назывались ишаками, их запрягали в арбу (повозка на двух колесах), я узнал людей с другим, восточным менталитетом, ощутил аромат урючных садов, увидел хлопковые поля, каменистые высокие горы, одним словом – передо мной пестрым ковром развернулся его величество «Восток».
РАБЫ НЕ МЫ, МЫ НЕ РАБЫ ...Так писали ликбезовцы в годы освоения уроков письма. Но в советское время мы были рабами. В основном это касалось колхозников, учеников, студентов. Рабский труд был особенно распространен в хлопкосеющих республиках Союза. Осенью, поголовно все население, от мала до велика, выгоняли на сбор хлопка, не считаясь с возрастом, здоровьем, тем более с желанием.
Учеников школ в далекие 50-е годы привлекали уже в младших классах. Уже со второго по четвертый класс, у нас отбирали портфели после уроков, запирали в учительской на замок, выстраивали в шеренгу и вели к ближайшему полю собирать хлопок. Работали часа два, вываливали все в общую кучу и затемно возвращались домой. В советское время, это называлось «трудовое воспитание по Макаренко». Но мы не были преступниками. Я согласен, производительный труд в школе является хорошим средством обучения и воспитания, но не в такой же уродливой форме!
С пятого по седьмой классы детей возили на сбор хлопка ежедневно в течении полтора-двух месяцев. Везли на открытых машинах, битком забитых детворой. Вечером после работы, подвозили домой к школе. Родители собирали нам на обед - «шахтерский тормозок». На полевом стане, хирмане, был только чай. Вред такого трудового воспитания оцените сами. Но это еще не все. В декабре – январе месяцах, в спортзал школы завозили курак (не созревшие коробочки хлопка) и после уроков, школьников заставляли его очищать, т.е. отделять оболочку от волокон. Получалось месиво из мокрых волокон, никуда не пригодных для использования, но зато республика выполняла план по сдаче государству хлопка-сырца.
Однако, тематика патриотизма, выращивания республикой «белого золота» присутствовала всегда – даже на уроках таджикского языка мы разучивали стихотворение Абулькасыма Лахути «Пахта, пахта чон пахта» Старшие классы отправляли на хлопок с ночевкой. Вывозили в колхозы, где школьников размещали иногда даже в помещениях для скота. На пол стелили солому, на нее мы клали свою постель (матрац и старенькое одеяло). Целый день работали в поле, несмотря на погоду. Кормили три раза в день. На завтрак давали три кусочка сахара, на обед и ужин готовили какую то баланду, хуже чем для заключенных. Света в «казарме», так мы называли эти сараи, не было. Для освещения учителя зажигали фонарь «летучая мышь». Чем занимались в это время? Конечно, играли в карты, рассказывали анекдоты про Пушкина, или просто говорили про девчонок.
В 60-е годы условия проживания школьников в колхозах улучшились. Стали размещать в помещения с деревянными полами, кое-где уже было электрическое освещение, стали платить копейки за собранный урожай, отвозили и привозили в автобусах. Как не крути, это был не производительный, а рабский труд, не помощь государству, и тем более, не средство воспитания. Хочу отметить, что, будучи учащимися техникума, мы свободное от работы время на хлопке, проводили более интересно. Иногда, тайком от преподавателей распивали вино, ходили по гостям в соседние бригады, где устраивались танцы. О привлечении студентов к сбору хлопка с позиций преподавателя, будет рассказано, когда я в своих воспоминаниях доберусь до начала своей преподавательской деятельности.
В середине 50-х годов, в школах стали вводить уроки труда. Столярных и других мастерских еще не было. Выполняя программу трудового воспитания на уроках труда, девочки учились шить, вышивать, готовить обеды. С ними вопрос решился просто, а занять подростков чем-то было трудно. Нашли оригинальный выход. Нас стали отводить на завод для освоения рабочих профессий. Я попросился в цех, где работал токарем мой брат Валентин. Он меня и научил азам токарного дела: точить болты, нарезать резьбу, сверлить отверстия. Для меня это было довольно таки интересным занятием. Позже, в школах стали создавать столярные, слесарные мастерские, обучать автоделу.
Говоря о трудовом воспитании, хочу подчеркнуть, что это мощный стимулятор развития личности человека. С этим трудно поспорить. Но труд должен быть обязательно производительным, иначе он не будет нести в себе пользу на благо общества, самого себя.
Подростком я работал на консервном комбинате сезонным рабочим, зарабатывая деньги на покупку некоторых вещей, которые не могли купить мне мои родители в силу материального положения семьи. За два сезона работы я смог купить себе часы и фотоаппарат.
Сезонных рабочих на консервный комбинат нанимали, как и положено по закону, с 16 дет. Но на практике брали и 14-15 летних. Проходишь медкомиссию, чаще всего просто ставили штампик - здоров, пишешь заявление о приеме на работу, тебе выписывают пропуск и ты идешь к начальнику цеха для получения рабочего места. Мое первое рабочее место – ломка урюка, т.е. вытаскивание вручную абрикосовой косточки. Это был самый монотонный труд, за которые платили жалкие гроши. Все стремились перебраться с ломки, в основной цех.
Такую попытку сделал и я. Нашел у родителей бинт, забинтовал указательный палец правой руки, наивно думая, что стоит показать «больной» палец мастеру, и он заберет меня в цех. Но хитрость всегда наказуема. Как на грех, меня мать попросила помешать кипящий бульон для супа, пока она резала лук для обжарки. Взяв ложку и пытаясь помешать бульон, я случайно окунул забинтованный палец в кастрюлю. Естественно, завопил от боли, пытался развязать намотку, не смог и стал стягивать ее как чулок. Бинт снялся вместе с кожей. Мать, охая, смазала палец какой-то мазью от ожога и качественно забинтовала палец. Придя на работу, я с довольным видом развязал бинт и показал мастеру травмированную руку. Не было бы счастья, да несчастье помогло – меня действительно перевели на работу в основной цех.
Я стал подсобным рабочим на закаточном конвейере абрикосового сока. На движущейся ленте транспортера, я осматривал полноту наполнения банок фруктами или наоборот, снимал излишки, чтоб крышка ровно прилегала к банке. Когда заболел штамповщик, меня перевели на пресс для выбивания номеров на крышках. Работать в цеху стало более интересно. А еще больший интерес у меня возникал, когда разглядывал внимательно, как работают закаточные конвейера. Так сказать, изучал технологию.
На следующий год я уже был закатчиком томатного сока. Закатка производилась в трехлитровые стеклянные баллоны. Это был опасный труд, но он хорошо оплачивался. Случалось, лопалась банка и весь сок (70-80 градусов) выливался на тебя. От этого нас защищал прорезиненный фартук. Во вторую смену мы, пацаны, часто убегали поспать. Зарывались в упаковочный картон на площадке его хранения и отсыпались. К утру нас находил мастер, будил, но особо не ругал, понимая, что мы еще дети.
Сезонная работа еще не кончалась, но в конце августа нас увольняли. Мы получали свои «кровно заработанные», бежали делать свои покупки, чтоб непременно похвастаться в школе.
Душанбе – в переводе с таджикского языка – понедельник. По понедельникам в этом кишлаке собирался базар. В исламских странах базары могли собираться в разные дни недели. Когда из автономии, Таджикистан превратили в республику, столицей выбрали кишлак Душанбе. Его выстроили очень красивым, озеленили. Старинных улиц с дувалами в центре города там не встретишь, Через город протекает речка Душанбинка, но ее воды сильно мутные и горожане купались на комсомольском озере. По воскресным дням многие душанбинцы выезжали на отдых в Варзобское ущелье или на Кафирниган. Население, более половины города, составляли русскоязычные. В центе стояло здание оперного театра с фонтаном. Был русский театр Маяковского. Киностудия «Таджикфильм» славилась производством фильмов на темы иранского эпоса по мотивам поэмы Фирдоуси «Шахнаме». В индустриальном плане город был сильно развит. Текстильный комбинат, куда по направлению я был направлен, считался одним из крупнейших в Союзе. Три очереди комбината вырабатывали массу различных и красивых хлопчатобумажных тканей.
В конце августа 1962 года в этот город приезжаю я начинать свою трудовую деятельность. Разместились мы с Ренатом в мужском общежитии текстильного комбината. Оформились на работу. Вначале, нас направили на стажировку в ремонтно-механический отдел, учениками слесаря- ремонтировщика. Через пару месяцев я сдал на рабочий разряд и стал работать самостоятельно по третьему разряду. Прибывшие на комбинат, мои однокурсники, все прошли через стажировку. В дальнейшем, некоторые из них, заняли руководящие должности. Карьеру на комбинате я не сделал. Однако, практические знания и приобретенный опыт, помогли мне в жизненной ситуации в Канибадаме в первый год после свадьбы. Тогда я сильно нуждался в материальном обеспечении своей семьи.
Работая в техникуме, я стал подрабатывать в артели Дзержинского, выходя в ночное время на подмену в качестве поммастера (наладчика) ткацких станков. Тариф преподавателя со средним специальным образованием и нулевым педагогическим стажем был намного меньше, чем с высшим образованием. В техникуме я стал получать гроши, но престижность работы уравновешивала все остальное. Первый год жизни, в Канибадаме, был для меня каким-то кошмаром. С утра до 4-х дня - работа в техникуме, с 5-ти до 12-ти ночи – смена в артели, далее - подготовка к лекциям и сон не более 4-хчасов. Майю я уговорил учиться в техникуме на дневном отделении. Поступила она на специальность «технология швейного производства».
Стипендию ей не платили. Надо было зарабатывать, чтобы как-то существовать. Я благодарен Майи за то, что она поняла все трудности на шей жизни, ограничивала свои потребности личного характера. Мои родители помогали лишь тем, что могли вкусненько накормить в выходные дни. Помощи из Душанбе, вообще ни какой не было. А могли бы! Их материальное положение было неплохим. Нил Павлович работал профессиональным фотографом и имел много левых заказов. Теща работала на сувенирной фабрике и дома делала ценники (мини фото) к национальным серьгам, перстням и кулонам. Неплохо при этом зарабатывая. В чужой карман заглядывать не к лицу. Но я и не претендовал на какую-то помощь с их стороны. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.
Осенью я поступил на заочное отделение в Ташкентский текстильный институт. Сдавал экзамены в Душанбинском политехническом. Как всегда, не готовился, надеялся на авось. Сдал математику, а на физике чуть не выгнали с экзамена за помощь абитуриенту с соседнего стола. Но, поставили пятерку и я от радости, перепутал дату экзамена по химии. Пришел сдавать, а моя группа сдавала вчера. Я к председателю приемной комиссии. Мол меня задержали на работе и я опоздал на экзамен. Поверили. Назначили переэкзаменовку с другой группой.
Сочинение писал на свободную тему, что - то о полете Гагарина в космос. Вспомнил, что учитель литературы в школе всегда советовала писать сочинение в пределах 3-х листов, для уменьшения ошибок в тексте. Я умудрился написать всего 2,5. Но свою тройку я получил. За конкурс я не волновался, у меня был диплом с отличием. Был зачислен, отучился аж 10 лет.
Диплом инженера я заслужил за счет своего упорства. («потом и кровью») и некоторой «помощи» директора техникума Он всегда давал мне читать курс того предмета (в одной группе), который я должен изучать в институте. Это была по-настоящему нужная «помощь». Готовясь к лекциям, я одновременно готовил задания для института. А у директора была своя стратегия – подготовить завуча для техникума, хорошо знающего весь образовательный цикл. Так оно и получилось. Как только я окончил институт – мне было предложено место заведующего дневного отделения. Через несколько лет меня назначили завучем в Ленинабадском текстильном техникуме.
..свадьба... И снова все пили, пели и плясали. И даже со свадебными подарками от гостей все было как в Душанбе: алюминиевые кастрюли, тарелки, различная кухонная утварь и да же керосинка для варки еды. (вид примуса, но накачивать ее воздухом не надо). . Денег в виде подарков тогда не давали. Приданное для Майи было - две пуховые подушки и пуховое одеяло. Мои родители подарили круглый стол, четыре стула, железную кровать, постель. Вообще то, спать и есть было на чём и из чего. А с милым и рай в шалаше. Квартиру от техникума в двухэтажном доме по улице Маданият (неподалеку от родителей) предоставили сразу, как только я устроился на работу. Большинство соседей по дому были семьи преподавателей техникума. Все соседи оставили о себе добрую память. В этой квартире у нас появились дети (Нилина и Дима).
Семейная жизнь начиналась трудно. Майя устроилась на работу в артель имени Дзержинского (швейно-ткацкую фабрику) – браковщицей. Через три месяца подала документы для поступления в техникум на дневное отделение по специальность швейное производство. Моя зарплата преподавателя была небольшой. Стаж работы нулевой, образование – среднее специальное. В то время тариф преподавателя слагался из этих составляющих. Нам хотелось как можно лучше обустроить свое «гнездышко» и мы оформили кредит. Купили в рассрочку небольшой диванчик, швейную машинку и шифоньер. Соседка продала радиоприемник с проигрывателем. Вечерами стали ходить смотреть телевизор к Валентину.
В Душанбе, у тестя, к телевизору собиралась куча соседей, для просмотра и я никогда не слышал, что они уставали от этих визитов. Телевизор стоял на кухне. У экрана стояла увеличительная линза и светофильтр, который создавал эффект цветного изображения. Верхняя часть светофильтра была голубой, плавно переходящая в зеленый. Далее, шла желтая полоса. Внизу светофильтр имел темно-коричневый цвет.
"Халявное" электричество. Нилина, первые полгода, дала нам почувствовать всю трудность ухода за ребенком. Она перепутала день и ночь. Днем спала, а ночью плакала. И чтоб ее усыпить, мы проигрывали различные грампластинки. Занятия в техникуме Майя не бросила. Днем с Нилиной нянчилась бабушка Лена. Весной нашли няньку, проживающей рядом с техникумом.
На зимних каникулах нас чуть не подстерегла неприятность. Майя сидела с Нилиной дома, а я должен был слетать в командировку в Душанбе. Зима в тот год была суровая. На улице мороз доходил до -20 градусов. В условиях Азии это, конечно, не стихийное бедствие, но аномальность большая. Уезжая, я отключил электросчетчик, включив для дополнительного отопления электроплитку. Наказал, не открывать дверь, пока не услышит голоса своих. Все шло хорошо, но Майя, сидя в заперте, уж больно соскучилась по людям. В день моего приезда, с утра, пришел электрик горэлектросети для проверки показания счетчика. Майя обрадовано спросила: «Витя эт ты?» «Да» – ответил электрик, и дверь перед ним открылась.
Открылся и факт обогрева комнаты с отключением счетчика. Мая в слезы. Электрик, выслушав молодую мать, с плачущим на руках ребенком, отключил плитку, подключил счетчик и велел мужу, по приезду, подойти к нему на работу. После обеда приехал и я. Майя вся в слезах, в комнате прохладно. Беда, да и только. Наутро я разыскал того электрика. Он не стал меня стращать отключением электричества, штрафом, а просто сказал: «Я все понимаю, иди домой, купи выпивки, посидим, поговорим». Я, как на крыльях, прибежал домой, успокоил Майю, а сам начал приготовлять закуску. С электриком мы выпили не по сто грамм, а пару бутылок водки. Он «под газом» научил меня всем хитростям по отключению счетчика. Показал все на практике, но я никогда в жизни больше не «мухлевал» с электричеством. Был честным плательщиком всех коммунальных услуг.
На хлопке. Ежегодно, все учебные заведения в хлопкосеющих республиках Советского Союза, привлекались к сбору хлопка. Называлась эта компания по военному – мобилизация на хлопок. Я впервые выехал на хлопок в качестве руководителя группы. Обязанности, возложенные на руководителя группы, были разнообразные. Это - организация труда, бухгалтерия, организация питания и отдыха, «нравственная безопасность».
Самым сложным было, в организации труда, заставить студента выполнять установленную норму, добиться хорошего качества работы (сбор созревшего хлопка, очистка поля строго по грядкам). Достигался результат по-разному. Кто-то из преподавателей применял грубые методы (угрозы, окрики), а я нашел другой подход к работающему студенту: ориентировал их на победу в соревновании в начале работ. Подекадно подводились итоги сбора по группам. Иногда выдавали премии, награждали «ценными подарками» отдельных сборщиков.
Предполагая, что награждение наверняка организуют по итогам первой декады, я в своей группе договорился с коллективом занять призовое место именно в этом периоде. Отпразднуем победу, а потом можно сбавить обороты. Да и хлопка на полях станет меньше, упадет норма сбора. Эта идея всем понравилась. Подгонять в работе никого не надо, Результаты удивили даже руководителей групп, где обучались только девушки местной национальности. Они были великолепные сборщики. В любой семье у таджика девочка приучена к труду. Она убирает двор, приносит с хауза (маленький пруд) воду, моет посуду и т.д.
Победу отметили вкусным пловом, который приготовил сам бригадир. Негласно «подняли настроение», организовали танцы. А далее, студент, втянувшись в работу, уже не требовал к себе особого внимания. Как говорится: «и овцы целы и волки сыты». Сравнение не совсем точное, но что-то схожее по смыслу в этой поговорке имеется.
Организация питания была традиционная. Продукты брались на колхозном складе: овощи, мясо, крупы, масло, макаронные изделия. Меню было однообразным. В большом котле варился, какой-нибудь суп с мясом. Чаще всего его варили из макарон. Как говорили студенты: «опять шланги на ужин». Утром пили чай, студенту выдавали по три куска сахара. Чай заваривали прямо в титане.
А так хочется чего-то домашнего. Вот я и решил разнообразить стол домашней едой. Умудрялись готовить и тефтели, и пельмени (размером с кулак). Все это поднимало настроение. Отпускал девушек на час раньше для личной гигиены. Студенту, собравшему норму плюс 5 килограмм, разрешалось посидеть у весов на куче собранного хлопка. Все это мелочи, но человеку так приятно осознавать эту людскую заботу.
Выполняя функцию «нравственного полицейского», перед отбоем проверялось наличие студентов (особенно девушек). Если кого-то не было в комнате – устраивались поиски отсутствующего. Кабы чего не вышло. Случаи безнравственного поведения были. Некоторые девушки на хлопке вели себя, как некоторые курортницы на взморье. Целиком поглощались любовной страстью с местными парнями, а в городе считалась «недотрогами». Я их не осуждал, но призывал к соблюдению режима. Довод простой: сама не спишь –другим не даешь. А завтра работа.
В жизни часто встречаются люди с двойственным характером. Один с окружающими любезный – дома хам, на работе очень демократичный руководитель – в семье тиран, в родном городе считается невинной овечкой – в командировке с мужчинами отрывается «по полной программе» или наоборот. Как утверждают философы: двойственность – неизбежное сочетание. Белое и черное, день и ночь, гений и злодей, любовь и ненависть, бедность и богатство, бог и сатана. Вот и испытывает природа эту двойственность на людях.
...Матчинские таджики – горные жители, выселенные с гор в 50-х годах для освоения целинных земель Голодной степи. С Ленинабадскими таджиками их роднит, главным образом, язык. Женщины у них никогда не знали паранджи. Они очень гордятся своим независимым прошлым. Советская власть в горной Матче была установлена в середине тридцатых годов. Очень упрямые люди. Встретившись на узкой дороге, часами не могут уступить друг другу. Но в целом – это очень радушные люди. Как и у всех азиатов, гостеприимство у них в крови.
Частенько, после работы, бригадир приглашал меня на ужин. Его готовил сторож на хирмане для бригадира, учетчика, тракториста и шофера. Хирман – место, где принимали собранный хлопок, подсушивали перед сдачей. В конце площадки для просушки хлопка было строение из террасы и двух комнат. В одной комнате была конторка, в другой, до приезда студентов, детская комната. В конторке стоял стол бригадира, а все остальное застилалось курпачами (узкие ватные, стеганые одеяла). Плов подавался на лягане (круглое, глубокое блюдо размером от 20 до 50 см.).
Перед пловом полагалось выпить две-три пиалки водки. Когда бутылка заканчивалась, все приступали к еде. Плов, как известно, таджики едят руками. Этому искусству научился и я. В конце трапезы шло обсуждение прошедшего дня. Иногда бригадир брался за дутар и начинал петь свои народные песни. Когда он брал в руки дутар, я вздрагивал. Ильф и Петров содрогнулись, когда запел индеец, предвидя дополнительные поборы за пение, а я содрогнулся от предстоящей длительности исполнения. Бригадир пел без останова часа три. Но я, для уважения, выслушивал его до конца. О чем он пел, так и ни разу не рассказал. Наверное, о горной Матче, красивой девушке, сидящей на берегу горной речки, у которой «полумесяцем бровь».
Белое и черное. Жизнь в Канибадаме вошла в обычную колею. Много препятствий было преодолено, но призыв в Советскую Армию, был как гром среди ясного неба. Вот она полосатость жизни. У меня был военный билет, в браке рожден ребенок, с момента призывного возраста (19 лет) прошло уже три года. Все это, для военкомата, не имело ни какого значения. Экстренный вызов на комиссию, «признание годным к строевой» и повестка для отправки в Армию.
Осень 1964 года нанесла ощутимый удар по моей личной жизни. Наверное, тогда у страны образовалась демографическая яма. К призыву привлекались парни 1944-45 годов. Мужчин призывного возраста не хватало. Вот меня и призвали выполнять свой долг. Как говорил чукча в анекдоте: обидно, досадно, ну ладно. Судьба испытывала мое мужественное терпение, и постоянное волнение целых три года.
Первая самоволка. В армию меня провожала вся семья На прощальном ужине все сидели молча, понимая, что нелегко быть разлученным с семьей целых три года. Изредка говорили слова поддержки. Один Валентин, подвыпивши, бахвалился своей службой во Флоте. Саша пытался шутить, приговаривая: «Жена мужа на фронт провожала. Насушила мешок сухарей...». Майя, с притихшей Нилиной на руках, вытирала со щеки, к которой я склонялся для тихих прощальных поцелуев, горькую слезу.
С ужина мы ушли рано. Назавтра (8 ноября) надо было быть на сборном пункте. Там, к обеду, подали автобусы и нас повезли в Ленинабад, на областной призывной пункт. Разместили в помещении, в котором были только пустые кровати. О еде и постели начальство не заботилось. У каждого призывника в котомке было много всякой еды, а матрац заменяла ватная телогрейка. Один я был в плаще. Пройдя регистрацию, узнав номер команды для отправки, в ночь на 9 ноября, я сбежал с призывного пункта в свою первую самоволку.
Добрался до дома часам к 12 ночи. Майя обрадовано открыла дверь, думая, что мне отложили призыв в Армию. Увы! Это была, всего лишь, еще одна прощальная ночь. С первым автобусом я возвращался в Ленинабад, немного успокоенный. Как-то ушло с души гнетущее настроение. Часов в шесть вечера (10 ноября), нашу команду, пешком, повели в баню. Прошагали мы с правого берега Сыр-Дарьи, до старого города (на левом берегу), километров шесть.
Это был мой первый армейский марш-бросок. А топать в строю пришлось очень много. Помыли, и на автобусах отвезли в Гафуров на железнодорожный вокзал. Поезд подали часа в три ночи, а мы в это время болтались по вокзалу, валялись на газонах, пили водку. Организация призыва, была такая бестолковая компания, какой не встретишь ни в одной армии мира. Даже не верилось, что такой бардак могут создавать военные.
В поезде. Наш эшелон шел по зигзагообразному маршруту, постепенно заполняясь призывниками. Вначале, мы доехали до Южного Урала, затем повернули на Белоруссию, а оттуда – на Ленинград. Девять суток в поезде – это как проехать от Москвы до Владивостока.
В нашем купе всегда собиралась компания для игры в карты. Юра Ким был человек с шулерскими способностями. Его напарник – Федя – умело подыгрывал ему. За эти девять суток они сумели вытряхнуть из будущих солдат практически весь их денежный капитал. Когда сержант, из числа покупателей, отнимал игральную колоду, Юра доставал новую. (Покупатели – группа военных из воинских частей, приезжающих за новым набором призывников).
Куда девался выигрыш? На узловых станциях закупалась выпивка, пиво, лимонад и всякая закуска. Стол для обеда всегда накрывался по царски. Ночью, в купе, опять открывалось поездное казино. Все по расписанию: ночью карты, сон до обеда, застолье, карты. Обязанность, доставать водку, была возложена на меня. Мой плащ и возраст сыграли в этом решающую роль. Сержант в поезде мог отпускать на остановках, на станцию, только тех, кому доверял. Мне он стал доверять, да и ему перепадало кое-что.
В Армии я был старше моих сослуживцев на три года. Возраст всегда был положительным фактором моей службы. Такого же переростка я встретил в сержантской школе в Борисовой Гриве (на Ладоге). Он, как и я, был женат, имел дочь, работал преподавателем в каком-то ПТУ в Донецке. Миша стал моим лучшим другом в Армии.
Опять поход в баню. Поездное казино закрылось разом. Мы прибыли в Лигово. Не в Лиговку (район Ленинграда), а на станцию Лигово под Ленинградом. Она находится в районе знаменитых Пулковских высот. Здесь был распределительный пункт Ленинградского военного округа.
Опять зачитывались фамилии, новые покупатели забирали призывников по своим воинским частям. Оставшимся (человек 200) объявили, что они остаются служить в этой воинской части, которая относится к радиотехническим войскам ПВО и доблестно оберегает небо над Ленинградом. И опять поход в баню. В предбаннике все сняли свое гражданское шмотьё, были острижены наголо и направлены в банное отделение. Мылись тщательно, смывая последнюю грязь с гражданской жизни. Вот прозвучала команда: «на выход» и мы встали в очередь к старшине за армейским обмундированием.
Его комплект выдавался, не спрашивая размера. «Обменяете, друг на друге» - приговаривал старшина. Он только спрашивал размер обуви и выдавал сапоги на размер больше, под портянки. Все надели военную форму и перестали узнавать друг друга. Мы были теперь, как корейцы, все на одно лицо. Потом присмотрелись, оказалось, что у всех были свои неповторимые лица.
Процедура с помывкой и переодеванием затянулась часов до двух ночи. И опять в поход. Шли молча, засыпая на ходу. У многих стерлись ноги от неправильно обвернутых портянок. А командир подбадривал нас: «Вон светятся огни нашей воинской части». Так и шли мы от огонька к огоньку. К утру, наконец-то, наши мучения закончились. Зайдя в казарму, мы валились на первую попавшую кровать, не застилая постели, засунув белье под подушку. К обеду был подъем.
Последний спокойный подъем без времени на пробуждение и первый воинский обед. В столовой все было необычно. Длинные обеденные столы, на 10-12 посадочных мест. На краю каждого стола стояло два бачка – один с супом, второй с кашей, стакан с компотом. Теперь я поверил в солдатскую поговорку, что до дембеля надо съесть три котла каши, три километра селедки. После обеда прошли медкомиссию, а поутру прозвучало режущее слух: «Взвод подъем. Строиться». И началась наша военная муштра в карантине.
...Карантин – не только медицинский термин, но и воинский. В нем обучают солдата азам воинской службы, готовят к присяге. Ничего страшного в карантине нет. Распорядок и нагрузка вполне по силам. В семь утра подъем, физзарядка, завтрак и занятия на целый день. Уставы, строевая подготовка, опять строевая и уставы.
После ужина все должны почистить сапоги, подшить белый подворотничок к гимнастерке. За слабое рвение к службе пока не наказывали, но чистить вечером картошку посылали. Обычно, дежурный сержант, проходил по казарме и вылавливал мнимых нарушителей. Кто-то не успевал подняться и отдать честь, у кого-то была «горбатая» постель.
Собиралось человек 12-15 и их направляли на кухню. Один раз попался и я за такую «горбатую» постель. В то время матрацы были набиты соломой, и их трудно было заправить одеялом так, чтоб поверхность была ровной. Некоторым это удавалось, а мне почему-то нет.
За это я и получил наряд на кухню чистить картошку. Эта наука была проста. В машину, у которой дно бачка было сделано в виде наждака, засыпалось ведро картошки. Бачок приводился во вращение, картофелины, прыгая, вращаясь, очищались от шкурки.
Солдату оставалось только очистить ее от глазков и срезать остатки кожуры. Это потом мы научились, длительным вращением, добиваться полной белизны, что даже и глазков не было. Зато, выход картошки уменьшался почти на половину. На картошке никто не экономил. Все отпускалось по норме. А сколько ее закладывалось в суп – никто не проверял.
К армейскому распорядку я привык быстро. Однажды попросился, после отбоя, посмотреть в Ленинской комнате хоккей. Как ни удивительно, но мой заместитель командира взвода, сержант Яровой, разрешил. Он тоже был фанатом спорта. Болел в футболе за Киевское динамо. Знал, что я старше его, и постеснялся мне отказать. Сержант Яровой сам был необстрелянным воякой и был направлен в карантин после окончания сержантской школы. Я с ним вновь встретился в Гдове, куда меня направили из Пскова, после окончания учебного взвода.
Курс молодого бойца длится две недели. Десять дней муштра, один день стрельбы (по три патрона на брата) и присяга. Текст присяги заучивался наизусть. Перед строем зачитывался офицером, а мы его хором повторяли. В столовой накрывали праздничный обед. Родственники на присягу не приезжали.
Это сейчас на присягу родители приезжают хоть на край света. Как будто год службы будет длиться вечно и надо еще раз обязательно повидать свое «чадо». Тем более, что повод для этого есть. Я не против приезда родителей на присягу, сам ездил к сыну в Чирчик. Но культ из этого делать не надо.
После присяги, воинская комиссия отбирает команды для получения воинской специальности. Меня определили на оператора радиолокационной станции. Дальнейшая учеба проходила в Пскове. В Армии мне встретилось много хороших командиров. Капитан Шостацкий, капитан Тютиков, майор Савченко. Сержант Яровой запомнился своим справедливым отношением к подчиненным. Он, фанатично, любил спорт, а футбола в особенности. Никогда не показывал своего превосходства в служебном положении.
Такие командиры, в наше время, не дали бы «дедам» издеваться над солдатами. Но дедовщина уже зарождалась. Молодой солдат в наряде мыл посуду (крутил пластинки), а «старик» сидел в хлеборезке. «Старик» шел на ближайший пост – молодого ставили на самый дальний. «Старик» стоял на тумбочке, у входа в казарму – молодой, драил унитаз в туалете. Но, рукоприкладства тогда еще не было. Деньги и посылки не отнимались, Терминология: «старик», «молодой» - существовала. Вот и все основные случаи армейского «разделения труда».
https://mishin1942.livejournal.com/
Ехали до Канибадама довольно долго, с неделю. Железная дорога в народе называлась Николаевской, а станция прибытия – Мельниково. В пути запомнилось два эпизода: походы отца за кипятком на остановках, и живой верблюд, увиденный мной в степях Казахстана. Тогда железная дорога представляла пассажирам такой сервис. На каждой станции в конце перрона стояла будка с надписью: «кипяток». Из будки выходило два крана - с холодной и горячей водой. В поездах воду не кипятили. На станции Мельниково (теперь она называется Канибадам), нас встретила тетя Маруся на небольшом грузовике полуторке, который ей предоставил ремонтно-механический завод, где она работала медсестрой в заводском медпункте. На заводе ее очень уважали из-за внимательного отношения к людям и профессионализм. Делать уколы на дому, она могла в любое время суток. Некоторые пациенты вознаграждали ее за это натурпродуктами.
С приездом в Канибадам для меня открылся новый мир. После жизни в деревне российской средней полосы, с ее лесами и перелесками, тихой природой и сонными речками, я увидел саманные дома за глиняными заборами - дувалами, женщин под паранджой с закрытым лицом, мелкие речки, называемые саем, канавы с водой – арыки. Ослы там назывались ишаками, их запрягали в арбу (повозка на двух колесах), я узнал людей с другим, восточным менталитетом, ощутил аромат урючных садов, увидел хлопковые поля, каменистые высокие горы, одним словом – передо мной пестрым ковром развернулся его величество «Восток».
РАБЫ НЕ МЫ, МЫ НЕ РАБЫ ...Так писали ликбезовцы в годы освоения уроков письма. Но в советское время мы были рабами. В основном это касалось колхозников, учеников, студентов. Рабский труд был особенно распространен в хлопкосеющих республиках Союза. Осенью, поголовно все население, от мала до велика, выгоняли на сбор хлопка, не считаясь с возрастом, здоровьем, тем более с желанием.
Учеников школ в далекие 50-е годы привлекали уже в младших классах. Уже со второго по четвертый класс, у нас отбирали портфели после уроков, запирали в учительской на замок, выстраивали в шеренгу и вели к ближайшему полю собирать хлопок. Работали часа два, вываливали все в общую кучу и затемно возвращались домой. В советское время, это называлось «трудовое воспитание по Макаренко». Но мы не были преступниками. Я согласен, производительный труд в школе является хорошим средством обучения и воспитания, но не в такой же уродливой форме!
С пятого по седьмой классы детей возили на сбор хлопка ежедневно в течении полтора-двух месяцев. Везли на открытых машинах, битком забитых детворой. Вечером после работы, подвозили домой к школе. Родители собирали нам на обед - «шахтерский тормозок». На полевом стане, хирмане, был только чай. Вред такого трудового воспитания оцените сами. Но это еще не все. В декабре – январе месяцах, в спортзал школы завозили курак (не созревшие коробочки хлопка) и после уроков, школьников заставляли его очищать, т.е. отделять оболочку от волокон. Получалось месиво из мокрых волокон, никуда не пригодных для использования, но зато республика выполняла план по сдаче государству хлопка-сырца.
Однако, тематика патриотизма, выращивания республикой «белого золота» присутствовала всегда – даже на уроках таджикского языка мы разучивали стихотворение Абулькасыма Лахути «Пахта, пахта чон пахта» Старшие классы отправляли на хлопок с ночевкой. Вывозили в колхозы, где школьников размещали иногда даже в помещениях для скота. На пол стелили солому, на нее мы клали свою постель (матрац и старенькое одеяло). Целый день работали в поле, несмотря на погоду. Кормили три раза в день. На завтрак давали три кусочка сахара, на обед и ужин готовили какую то баланду, хуже чем для заключенных. Света в «казарме», так мы называли эти сараи, не было. Для освещения учителя зажигали фонарь «летучая мышь». Чем занимались в это время? Конечно, играли в карты, рассказывали анекдоты про Пушкина, или просто говорили про девчонок.
В 60-е годы условия проживания школьников в колхозах улучшились. Стали размещать в помещения с деревянными полами, кое-где уже было электрическое освещение, стали платить копейки за собранный урожай, отвозили и привозили в автобусах. Как не крути, это был не производительный, а рабский труд, не помощь государству, и тем более, не средство воспитания. Хочу отметить, что, будучи учащимися техникума, мы свободное от работы время на хлопке, проводили более интересно. Иногда, тайком от преподавателей распивали вино, ходили по гостям в соседние бригады, где устраивались танцы. О привлечении студентов к сбору хлопка с позиций преподавателя, будет рассказано, когда я в своих воспоминаниях доберусь до начала своей преподавательской деятельности.
В середине 50-х годов, в школах стали вводить уроки труда. Столярных и других мастерских еще не было. Выполняя программу трудового воспитания на уроках труда, девочки учились шить, вышивать, готовить обеды. С ними вопрос решился просто, а занять подростков чем-то было трудно. Нашли оригинальный выход. Нас стали отводить на завод для освоения рабочих профессий. Я попросился в цех, где работал токарем мой брат Валентин. Он меня и научил азам токарного дела: точить болты, нарезать резьбу, сверлить отверстия. Для меня это было довольно таки интересным занятием. Позже, в школах стали создавать столярные, слесарные мастерские, обучать автоделу.
Говоря о трудовом воспитании, хочу подчеркнуть, что это мощный стимулятор развития личности человека. С этим трудно поспорить. Но труд должен быть обязательно производительным, иначе он не будет нести в себе пользу на благо общества, самого себя.
Подростком я работал на консервном комбинате сезонным рабочим, зарабатывая деньги на покупку некоторых вещей, которые не могли купить мне мои родители в силу материального положения семьи. За два сезона работы я смог купить себе часы и фотоаппарат.
Сезонных рабочих на консервный комбинат нанимали, как и положено по закону, с 16 дет. Но на практике брали и 14-15 летних. Проходишь медкомиссию, чаще всего просто ставили штампик - здоров, пишешь заявление о приеме на работу, тебе выписывают пропуск и ты идешь к начальнику цеха для получения рабочего места. Мое первое рабочее место – ломка урюка, т.е. вытаскивание вручную абрикосовой косточки. Это был самый монотонный труд, за которые платили жалкие гроши. Все стремились перебраться с ломки, в основной цех.
Такую попытку сделал и я. Нашел у родителей бинт, забинтовал указательный палец правой руки, наивно думая, что стоит показать «больной» палец мастеру, и он заберет меня в цех. Но хитрость всегда наказуема. Как на грех, меня мать попросила помешать кипящий бульон для супа, пока она резала лук для обжарки. Взяв ложку и пытаясь помешать бульон, я случайно окунул забинтованный палец в кастрюлю. Естественно, завопил от боли, пытался развязать намотку, не смог и стал стягивать ее как чулок. Бинт снялся вместе с кожей. Мать, охая, смазала палец какой-то мазью от ожога и качественно забинтовала палец. Придя на работу, я с довольным видом развязал бинт и показал мастеру травмированную руку. Не было бы счастья, да несчастье помогло – меня действительно перевели на работу в основной цех.
Я стал подсобным рабочим на закаточном конвейере абрикосового сока. На движущейся ленте транспортера, я осматривал полноту наполнения банок фруктами или наоборот, снимал излишки, чтоб крышка ровно прилегала к банке. Когда заболел штамповщик, меня перевели на пресс для выбивания номеров на крышках. Работать в цеху стало более интересно. А еще больший интерес у меня возникал, когда разглядывал внимательно, как работают закаточные конвейера. Так сказать, изучал технологию.
На следующий год я уже был закатчиком томатного сока. Закатка производилась в трехлитровые стеклянные баллоны. Это был опасный труд, но он хорошо оплачивался. Случалось, лопалась банка и весь сок (70-80 градусов) выливался на тебя. От этого нас защищал прорезиненный фартук. Во вторую смену мы, пацаны, часто убегали поспать. Зарывались в упаковочный картон на площадке его хранения и отсыпались. К утру нас находил мастер, будил, но особо не ругал, понимая, что мы еще дети.
Сезонная работа еще не кончалась, но в конце августа нас увольняли. Мы получали свои «кровно заработанные», бежали делать свои покупки, чтоб непременно похвастаться в школе.
Душанбе – в переводе с таджикского языка – понедельник. По понедельникам в этом кишлаке собирался базар. В исламских странах базары могли собираться в разные дни недели. Когда из автономии, Таджикистан превратили в республику, столицей выбрали кишлак Душанбе. Его выстроили очень красивым, озеленили. Старинных улиц с дувалами в центре города там не встретишь, Через город протекает речка Душанбинка, но ее воды сильно мутные и горожане купались на комсомольском озере. По воскресным дням многие душанбинцы выезжали на отдых в Варзобское ущелье или на Кафирниган. Население, более половины города, составляли русскоязычные. В центе стояло здание оперного театра с фонтаном. Был русский театр Маяковского. Киностудия «Таджикфильм» славилась производством фильмов на темы иранского эпоса по мотивам поэмы Фирдоуси «Шахнаме». В индустриальном плане город был сильно развит. Текстильный комбинат, куда по направлению я был направлен, считался одним из крупнейших в Союзе. Три очереди комбината вырабатывали массу различных и красивых хлопчатобумажных тканей.
В конце августа 1962 года в этот город приезжаю я начинать свою трудовую деятельность. Разместились мы с Ренатом в мужском общежитии текстильного комбината. Оформились на работу. Вначале, нас направили на стажировку в ремонтно-механический отдел, учениками слесаря- ремонтировщика. Через пару месяцев я сдал на рабочий разряд и стал работать самостоятельно по третьему разряду. Прибывшие на комбинат, мои однокурсники, все прошли через стажировку. В дальнейшем, некоторые из них, заняли руководящие должности. Карьеру на комбинате я не сделал. Однако, практические знания и приобретенный опыт, помогли мне в жизненной ситуации в Канибадаме в первый год после свадьбы. Тогда я сильно нуждался в материальном обеспечении своей семьи.
Работая в техникуме, я стал подрабатывать в артели Дзержинского, выходя в ночное время на подмену в качестве поммастера (наладчика) ткацких станков. Тариф преподавателя со средним специальным образованием и нулевым педагогическим стажем был намного меньше, чем с высшим образованием. В техникуме я стал получать гроши, но престижность работы уравновешивала все остальное. Первый год жизни, в Канибадаме, был для меня каким-то кошмаром. С утра до 4-х дня - работа в техникуме, с 5-ти до 12-ти ночи – смена в артели, далее - подготовка к лекциям и сон не более 4-хчасов. Майю я уговорил учиться в техникуме на дневном отделении. Поступила она на специальность «технология швейного производства».
Стипендию ей не платили. Надо было зарабатывать, чтобы как-то существовать. Я благодарен Майи за то, что она поняла все трудности на шей жизни, ограничивала свои потребности личного характера. Мои родители помогали лишь тем, что могли вкусненько накормить в выходные дни. Помощи из Душанбе, вообще ни какой не было. А могли бы! Их материальное положение было неплохим. Нил Павлович работал профессиональным фотографом и имел много левых заказов. Теща работала на сувенирной фабрике и дома делала ценники (мини фото) к национальным серьгам, перстням и кулонам. Неплохо при этом зарабатывая. В чужой карман заглядывать не к лицу. Но я и не претендовал на какую-то помощь с их стороны. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.
Осенью я поступил на заочное отделение в Ташкентский текстильный институт. Сдавал экзамены в Душанбинском политехническом. Как всегда, не готовился, надеялся на авось. Сдал математику, а на физике чуть не выгнали с экзамена за помощь абитуриенту с соседнего стола. Но, поставили пятерку и я от радости, перепутал дату экзамена по химии. Пришел сдавать, а моя группа сдавала вчера. Я к председателю приемной комиссии. Мол меня задержали на работе и я опоздал на экзамен. Поверили. Назначили переэкзаменовку с другой группой.
Сочинение писал на свободную тему, что - то о полете Гагарина в космос. Вспомнил, что учитель литературы в школе всегда советовала писать сочинение в пределах 3-х листов, для уменьшения ошибок в тексте. Я умудрился написать всего 2,5. Но свою тройку я получил. За конкурс я не волновался, у меня был диплом с отличием. Был зачислен, отучился аж 10 лет.
Диплом инженера я заслужил за счет своего упорства. («потом и кровью») и некоторой «помощи» директора техникума Он всегда давал мне читать курс того предмета (в одной группе), который я должен изучать в институте. Это была по-настоящему нужная «помощь». Готовясь к лекциям, я одновременно готовил задания для института. А у директора была своя стратегия – подготовить завуча для техникума, хорошо знающего весь образовательный цикл. Так оно и получилось. Как только я окончил институт – мне было предложено место заведующего дневного отделения. Через несколько лет меня назначили завучем в Ленинабадском текстильном техникуме.
..свадьба... И снова все пили, пели и плясали. И даже со свадебными подарками от гостей все было как в Душанбе: алюминиевые кастрюли, тарелки, различная кухонная утварь и да же керосинка для варки еды. (вид примуса, но накачивать ее воздухом не надо). . Денег в виде подарков тогда не давали. Приданное для Майи было - две пуховые подушки и пуховое одеяло. Мои родители подарили круглый стол, четыре стула, железную кровать, постель. Вообще то, спать и есть было на чём и из чего. А с милым и рай в шалаше. Квартиру от техникума в двухэтажном доме по улице Маданият (неподалеку от родителей) предоставили сразу, как только я устроился на работу. Большинство соседей по дому были семьи преподавателей техникума. Все соседи оставили о себе добрую память. В этой квартире у нас появились дети (Нилина и Дима).
Семейная жизнь начиналась трудно. Майя устроилась на работу в артель имени Дзержинского (швейно-ткацкую фабрику) – браковщицей. Через три месяца подала документы для поступления в техникум на дневное отделение по специальность швейное производство. Моя зарплата преподавателя была небольшой. Стаж работы нулевой, образование – среднее специальное. В то время тариф преподавателя слагался из этих составляющих. Нам хотелось как можно лучше обустроить свое «гнездышко» и мы оформили кредит. Купили в рассрочку небольшой диванчик, швейную машинку и шифоньер. Соседка продала радиоприемник с проигрывателем. Вечерами стали ходить смотреть телевизор к Валентину.
В Душанбе, у тестя, к телевизору собиралась куча соседей, для просмотра и я никогда не слышал, что они уставали от этих визитов. Телевизор стоял на кухне. У экрана стояла увеличительная линза и светофильтр, который создавал эффект цветного изображения. Верхняя часть светофильтра была голубой, плавно переходящая в зеленый. Далее, шла желтая полоса. Внизу светофильтр имел темно-коричневый цвет.
"Халявное" электричество. Нилина, первые полгода, дала нам почувствовать всю трудность ухода за ребенком. Она перепутала день и ночь. Днем спала, а ночью плакала. И чтоб ее усыпить, мы проигрывали различные грампластинки. Занятия в техникуме Майя не бросила. Днем с Нилиной нянчилась бабушка Лена. Весной нашли няньку, проживающей рядом с техникумом.
На зимних каникулах нас чуть не подстерегла неприятность. Майя сидела с Нилиной дома, а я должен был слетать в командировку в Душанбе. Зима в тот год была суровая. На улице мороз доходил до -20 градусов. В условиях Азии это, конечно, не стихийное бедствие, но аномальность большая. Уезжая, я отключил электросчетчик, включив для дополнительного отопления электроплитку. Наказал, не открывать дверь, пока не услышит голоса своих. Все шло хорошо, но Майя, сидя в заперте, уж больно соскучилась по людям. В день моего приезда, с утра, пришел электрик горэлектросети для проверки показания счетчика. Майя обрадовано спросила: «Витя эт ты?» «Да» – ответил электрик, и дверь перед ним открылась.
Открылся и факт обогрева комнаты с отключением счетчика. Мая в слезы. Электрик, выслушав молодую мать, с плачущим на руках ребенком, отключил плитку, подключил счетчик и велел мужу, по приезду, подойти к нему на работу. После обеда приехал и я. Майя вся в слезах, в комнате прохладно. Беда, да и только. Наутро я разыскал того электрика. Он не стал меня стращать отключением электричества, штрафом, а просто сказал: «Я все понимаю, иди домой, купи выпивки, посидим, поговорим». Я, как на крыльях, прибежал домой, успокоил Майю, а сам начал приготовлять закуску. С электриком мы выпили не по сто грамм, а пару бутылок водки. Он «под газом» научил меня всем хитростям по отключению счетчика. Показал все на практике, но я никогда в жизни больше не «мухлевал» с электричеством. Был честным плательщиком всех коммунальных услуг.
На хлопке. Ежегодно, все учебные заведения в хлопкосеющих республиках Советского Союза, привлекались к сбору хлопка. Называлась эта компания по военному – мобилизация на хлопок. Я впервые выехал на хлопок в качестве руководителя группы. Обязанности, возложенные на руководителя группы, были разнообразные. Это - организация труда, бухгалтерия, организация питания и отдыха, «нравственная безопасность».
Самым сложным было, в организации труда, заставить студента выполнять установленную норму, добиться хорошего качества работы (сбор созревшего хлопка, очистка поля строго по грядкам). Достигался результат по-разному. Кто-то из преподавателей применял грубые методы (угрозы, окрики), а я нашел другой подход к работающему студенту: ориентировал их на победу в соревновании в начале работ. Подекадно подводились итоги сбора по группам. Иногда выдавали премии, награждали «ценными подарками» отдельных сборщиков.
Предполагая, что награждение наверняка организуют по итогам первой декады, я в своей группе договорился с коллективом занять призовое место именно в этом периоде. Отпразднуем победу, а потом можно сбавить обороты. Да и хлопка на полях станет меньше, упадет норма сбора. Эта идея всем понравилась. Подгонять в работе никого не надо, Результаты удивили даже руководителей групп, где обучались только девушки местной национальности. Они были великолепные сборщики. В любой семье у таджика девочка приучена к труду. Она убирает двор, приносит с хауза (маленький пруд) воду, моет посуду и т.д.
Победу отметили вкусным пловом, который приготовил сам бригадир. Негласно «подняли настроение», организовали танцы. А далее, студент, втянувшись в работу, уже не требовал к себе особого внимания. Как говорится: «и овцы целы и волки сыты». Сравнение не совсем точное, но что-то схожее по смыслу в этой поговорке имеется.
Организация питания была традиционная. Продукты брались на колхозном складе: овощи, мясо, крупы, масло, макаронные изделия. Меню было однообразным. В большом котле варился, какой-нибудь суп с мясом. Чаще всего его варили из макарон. Как говорили студенты: «опять шланги на ужин». Утром пили чай, студенту выдавали по три куска сахара. Чай заваривали прямо в титане.
А так хочется чего-то домашнего. Вот я и решил разнообразить стол домашней едой. Умудрялись готовить и тефтели, и пельмени (размером с кулак). Все это поднимало настроение. Отпускал девушек на час раньше для личной гигиены. Студенту, собравшему норму плюс 5 килограмм, разрешалось посидеть у весов на куче собранного хлопка. Все это мелочи, но человеку так приятно осознавать эту людскую заботу.
Выполняя функцию «нравственного полицейского», перед отбоем проверялось наличие студентов (особенно девушек). Если кого-то не было в комнате – устраивались поиски отсутствующего. Кабы чего не вышло. Случаи безнравственного поведения были. Некоторые девушки на хлопке вели себя, как некоторые курортницы на взморье. Целиком поглощались любовной страстью с местными парнями, а в городе считалась «недотрогами». Я их не осуждал, но призывал к соблюдению режима. Довод простой: сама не спишь –другим не даешь. А завтра работа.
В жизни часто встречаются люди с двойственным характером. Один с окружающими любезный – дома хам, на работе очень демократичный руководитель – в семье тиран, в родном городе считается невинной овечкой – в командировке с мужчинами отрывается «по полной программе» или наоборот. Как утверждают философы: двойственность – неизбежное сочетание. Белое и черное, день и ночь, гений и злодей, любовь и ненависть, бедность и богатство, бог и сатана. Вот и испытывает природа эту двойственность на людях.
...Матчинские таджики – горные жители, выселенные с гор в 50-х годах для освоения целинных земель Голодной степи. С Ленинабадскими таджиками их роднит, главным образом, язык. Женщины у них никогда не знали паранджи. Они очень гордятся своим независимым прошлым. Советская власть в горной Матче была установлена в середине тридцатых годов. Очень упрямые люди. Встретившись на узкой дороге, часами не могут уступить друг другу. Но в целом – это очень радушные люди. Как и у всех азиатов, гостеприимство у них в крови.
Частенько, после работы, бригадир приглашал меня на ужин. Его готовил сторож на хирмане для бригадира, учетчика, тракториста и шофера. Хирман – место, где принимали собранный хлопок, подсушивали перед сдачей. В конце площадки для просушки хлопка было строение из террасы и двух комнат. В одной комнате была конторка, в другой, до приезда студентов, детская комната. В конторке стоял стол бригадира, а все остальное застилалось курпачами (узкие ватные, стеганые одеяла). Плов подавался на лягане (круглое, глубокое блюдо размером от 20 до 50 см.).
Перед пловом полагалось выпить две-три пиалки водки. Когда бутылка заканчивалась, все приступали к еде. Плов, как известно, таджики едят руками. Этому искусству научился и я. В конце трапезы шло обсуждение прошедшего дня. Иногда бригадир брался за дутар и начинал петь свои народные песни. Когда он брал в руки дутар, я вздрагивал. Ильф и Петров содрогнулись, когда запел индеец, предвидя дополнительные поборы за пение, а я содрогнулся от предстоящей длительности исполнения. Бригадир пел без останова часа три. Но я, для уважения, выслушивал его до конца. О чем он пел, так и ни разу не рассказал. Наверное, о горной Матче, красивой девушке, сидящей на берегу горной речки, у которой «полумесяцем бровь».
Белое и черное. Жизнь в Канибадаме вошла в обычную колею. Много препятствий было преодолено, но призыв в Советскую Армию, был как гром среди ясного неба. Вот она полосатость жизни. У меня был военный билет, в браке рожден ребенок, с момента призывного возраста (19 лет) прошло уже три года. Все это, для военкомата, не имело ни какого значения. Экстренный вызов на комиссию, «признание годным к строевой» и повестка для отправки в Армию.
Осень 1964 года нанесла ощутимый удар по моей личной жизни. Наверное, тогда у страны образовалась демографическая яма. К призыву привлекались парни 1944-45 годов. Мужчин призывного возраста не хватало. Вот меня и призвали выполнять свой долг. Как говорил чукча в анекдоте: обидно, досадно, ну ладно. Судьба испытывала мое мужественное терпение, и постоянное волнение целых три года.
Первая самоволка. В армию меня провожала вся семья На прощальном ужине все сидели молча, понимая, что нелегко быть разлученным с семьей целых три года. Изредка говорили слова поддержки. Один Валентин, подвыпивши, бахвалился своей службой во Флоте. Саша пытался шутить, приговаривая: «Жена мужа на фронт провожала. Насушила мешок сухарей...». Майя, с притихшей Нилиной на руках, вытирала со щеки, к которой я склонялся для тихих прощальных поцелуев, горькую слезу.
С ужина мы ушли рано. Назавтра (8 ноября) надо было быть на сборном пункте. Там, к обеду, подали автобусы и нас повезли в Ленинабад, на областной призывной пункт. Разместили в помещении, в котором были только пустые кровати. О еде и постели начальство не заботилось. У каждого призывника в котомке было много всякой еды, а матрац заменяла ватная телогрейка. Один я был в плаще. Пройдя регистрацию, узнав номер команды для отправки, в ночь на 9 ноября, я сбежал с призывного пункта в свою первую самоволку.
Добрался до дома часам к 12 ночи. Майя обрадовано открыла дверь, думая, что мне отложили призыв в Армию. Увы! Это была, всего лишь, еще одна прощальная ночь. С первым автобусом я возвращался в Ленинабад, немного успокоенный. Как-то ушло с души гнетущее настроение. Часов в шесть вечера (10 ноября), нашу команду, пешком, повели в баню. Прошагали мы с правого берега Сыр-Дарьи, до старого города (на левом берегу), километров шесть.
Это был мой первый армейский марш-бросок. А топать в строю пришлось очень много. Помыли, и на автобусах отвезли в Гафуров на железнодорожный вокзал. Поезд подали часа в три ночи, а мы в это время болтались по вокзалу, валялись на газонах, пили водку. Организация призыва, была такая бестолковая компания, какой не встретишь ни в одной армии мира. Даже не верилось, что такой бардак могут создавать военные.
В поезде. Наш эшелон шел по зигзагообразному маршруту, постепенно заполняясь призывниками. Вначале, мы доехали до Южного Урала, затем повернули на Белоруссию, а оттуда – на Ленинград. Девять суток в поезде – это как проехать от Москвы до Владивостока.
В нашем купе всегда собиралась компания для игры в карты. Юра Ким был человек с шулерскими способностями. Его напарник – Федя – умело подыгрывал ему. За эти девять суток они сумели вытряхнуть из будущих солдат практически весь их денежный капитал. Когда сержант, из числа покупателей, отнимал игральную колоду, Юра доставал новую. (Покупатели – группа военных из воинских частей, приезжающих за новым набором призывников).
Куда девался выигрыш? На узловых станциях закупалась выпивка, пиво, лимонад и всякая закуска. Стол для обеда всегда накрывался по царски. Ночью, в купе, опять открывалось поездное казино. Все по расписанию: ночью карты, сон до обеда, застолье, карты. Обязанность, доставать водку, была возложена на меня. Мой плащ и возраст сыграли в этом решающую роль. Сержант в поезде мог отпускать на остановках, на станцию, только тех, кому доверял. Мне он стал доверять, да и ему перепадало кое-что.
В Армии я был старше моих сослуживцев на три года. Возраст всегда был положительным фактором моей службы. Такого же переростка я встретил в сержантской школе в Борисовой Гриве (на Ладоге). Он, как и я, был женат, имел дочь, работал преподавателем в каком-то ПТУ в Донецке. Миша стал моим лучшим другом в Армии.
Опять поход в баню. Поездное казино закрылось разом. Мы прибыли в Лигово. Не в Лиговку (район Ленинграда), а на станцию Лигово под Ленинградом. Она находится в районе знаменитых Пулковских высот. Здесь был распределительный пункт Ленинградского военного округа.
Опять зачитывались фамилии, новые покупатели забирали призывников по своим воинским частям. Оставшимся (человек 200) объявили, что они остаются служить в этой воинской части, которая относится к радиотехническим войскам ПВО и доблестно оберегает небо над Ленинградом. И опять поход в баню. В предбаннике все сняли свое гражданское шмотьё, были острижены наголо и направлены в банное отделение. Мылись тщательно, смывая последнюю грязь с гражданской жизни. Вот прозвучала команда: «на выход» и мы встали в очередь к старшине за армейским обмундированием.
Его комплект выдавался, не спрашивая размера. «Обменяете, друг на друге» - приговаривал старшина. Он только спрашивал размер обуви и выдавал сапоги на размер больше, под портянки. Все надели военную форму и перестали узнавать друг друга. Мы были теперь, как корейцы, все на одно лицо. Потом присмотрелись, оказалось, что у всех были свои неповторимые лица.
Процедура с помывкой и переодеванием затянулась часов до двух ночи. И опять в поход. Шли молча, засыпая на ходу. У многих стерлись ноги от неправильно обвернутых портянок. А командир подбадривал нас: «Вон светятся огни нашей воинской части». Так и шли мы от огонька к огоньку. К утру, наконец-то, наши мучения закончились. Зайдя в казарму, мы валились на первую попавшую кровать, не застилая постели, засунув белье под подушку. К обеду был подъем.
Последний спокойный подъем без времени на пробуждение и первый воинский обед. В столовой все было необычно. Длинные обеденные столы, на 10-12 посадочных мест. На краю каждого стола стояло два бачка – один с супом, второй с кашей, стакан с компотом. Теперь я поверил в солдатскую поговорку, что до дембеля надо съесть три котла каши, три километра селедки. После обеда прошли медкомиссию, а поутру прозвучало режущее слух: «Взвод подъем. Строиться». И началась наша военная муштра в карантине.
...Карантин – не только медицинский термин, но и воинский. В нем обучают солдата азам воинской службы, готовят к присяге. Ничего страшного в карантине нет. Распорядок и нагрузка вполне по силам. В семь утра подъем, физзарядка, завтрак и занятия на целый день. Уставы, строевая подготовка, опять строевая и уставы.
После ужина все должны почистить сапоги, подшить белый подворотничок к гимнастерке. За слабое рвение к службе пока не наказывали, но чистить вечером картошку посылали. Обычно, дежурный сержант, проходил по казарме и вылавливал мнимых нарушителей. Кто-то не успевал подняться и отдать честь, у кого-то была «горбатая» постель.
Собиралось человек 12-15 и их направляли на кухню. Один раз попался и я за такую «горбатую» постель. В то время матрацы были набиты соломой, и их трудно было заправить одеялом так, чтоб поверхность была ровной. Некоторым это удавалось, а мне почему-то нет.
За это я и получил наряд на кухню чистить картошку. Эта наука была проста. В машину, у которой дно бачка было сделано в виде наждака, засыпалось ведро картошки. Бачок приводился во вращение, картофелины, прыгая, вращаясь, очищались от шкурки.
Солдату оставалось только очистить ее от глазков и срезать остатки кожуры. Это потом мы научились, длительным вращением, добиваться полной белизны, что даже и глазков не было. Зато, выход картошки уменьшался почти на половину. На картошке никто не экономил. Все отпускалось по норме. А сколько ее закладывалось в суп – никто не проверял.
К армейскому распорядку я привык быстро. Однажды попросился, после отбоя, посмотреть в Ленинской комнате хоккей. Как ни удивительно, но мой заместитель командира взвода, сержант Яровой, разрешил. Он тоже был фанатом спорта. Болел в футболе за Киевское динамо. Знал, что я старше его, и постеснялся мне отказать. Сержант Яровой сам был необстрелянным воякой и был направлен в карантин после окончания сержантской школы. Я с ним вновь встретился в Гдове, куда меня направили из Пскова, после окончания учебного взвода.
Курс молодого бойца длится две недели. Десять дней муштра, один день стрельбы (по три патрона на брата) и присяга. Текст присяги заучивался наизусть. Перед строем зачитывался офицером, а мы его хором повторяли. В столовой накрывали праздничный обед. Родственники на присягу не приезжали.
Это сейчас на присягу родители приезжают хоть на край света. Как будто год службы будет длиться вечно и надо еще раз обязательно повидать свое «чадо». Тем более, что повод для этого есть. Я не против приезда родителей на присягу, сам ездил к сыну в Чирчик. Но культ из этого делать не надо.
После присяги, воинская комиссия отбирает команды для получения воинской специальности. Меня определили на оператора радиолокационной станции. Дальнейшая учеба проходила в Пскове. В Армии мне встретилось много хороших командиров. Капитан Шостацкий, капитан Тютиков, майор Савченко. Сержант Яровой запомнился своим справедливым отношением к подчиненным. Он, фанатично, любил спорт, а футбола в особенности. Никогда не показывал своего превосходства в служебном положении.
Такие командиры, в наше время, не дали бы «дедам» издеваться над солдатами. Но дедовщина уже зарождалась. Молодой солдат в наряде мыл посуду (крутил пластинки), а «старик» сидел в хлеборезке. «Старик» шел на ближайший пост – молодого ставили на самый дальний. «Старик» стоял на тумбочке, у входа в казарму – молодой, драил унитаз в туалете. Но, рукоприкладства тогда еще не было. Деньги и посылки не отнимались, Терминология: «старик», «молодой» - существовала. Вот и все основные случаи армейского «разделения труда».
